— Дети у Светланы Петровны какие-то странные, — шепнула консьержка, протирая стеклянную перегородку.
— Тихие очень, — согласилась вахтерша, — как мышки. Только глазами зыркают.
Я въехала в новую квартиру месяц назад, и до сих пор коробки в углах стояли нераспакованными. Работа отнимала все время – когда сидишь дома за компьютером, незаметно просиживаешь до ночи. Единственное, что я успела обустроить – кухню. Все-таки готовка была моим способом расслабиться после долгого рабочего дня.
Соседей я почти не знала. Так, здоровалась иногда на лестничной клетке. Поэтому когда в дверь позвонили, я даже не сразу поняла, кто эта женщина с нервным взглядом.
— Наталья, извините за беспокойство… Я Светлана, ваша соседка. Тут такое дело…
Она говорила сбивчиво, постоянно оглядываясь на своих детей, которые застыли за ее спиной как два воробышка. Мальчик – худенький, с умными глазами, и девочка – чуть помладше, с косичками, заплетенными так туго, что казалось, вот-вот лопнет кожа на висках.
— Мне срочно нужно уехать. Буквально на пару часов. Не могли бы вы…
— Присмотреть за детьми? – я помогла ей закончить фразу. Честно говоря, идея мне не особо нравилась. Я привыкла к своему одиночеству. Но отказать как-то неудобно.
— Да! Я мигом. Туда и обратно.
Дети проскользнули в квартиру так тихо, словно их и не было. Светлана что-то быстро прошептала им на ухо и исчезла.
— Ну что, ребята, как вас зовут? – я попыталась улыбнуться максимально дружелюбно.
— Артем, — тихо произнес мальчик.
— Аня, — эхом отозвалась девочка.
— Хотите пить? – спросила я, направляясь на кухню.
Артем переглянулся с сестрой и прошептал:
— А… можно?
Что-то в его голосе заставило меня замереть. Этот вопрос прозвучал так, будто просьба выпить воды – что-то запретное.
— Конечно можно! У меня есть сок, вода, чай…
Пока я доставала стаканы, заметила, как Аня украдкой смотрит на вазу с печеньем. Но стоило мне повернуться – она тут же отвела взгляд.
— Берите печенье, я сама пекла, — подвинула я вазу ближе.
— Правда можно? – снова этот странный шепот.
Чтобы как-то разрядить обстановку, я начала рассказывать про свою коллекцию кулинарных книг. Достала самую красивую, с фотографиями тортов. Дети постепенно придвинулись ближе, но все равно вздрагивали от каждого громкого звука – будь то хлопнувшая форточка или сигнализация машины за окном.
Светлана вернулась через четыре часа. Ворвалась как ураган:
— Артем! Аня! Быстро домой!
Дети вскочили, как по команде. Аня задела рукавом вазу, та качнулась. Девочка в ужасе замерла.
— Все хорошо, не страшно, — успокоила я, но заметила, как она машинально потерла запястье и одернула кофту. На бледной коже проступал синяк, похожий на след от крепкой хватки.
— Спасибо, — бросила Светлана уже с порога и буквально вытолкала детей в подъезд.
Я осталась стоять в прихожей, глядя на закрывшуюся дверь. Что-то здесь было не так. Совсем не так.
***
Знаете, как иногда навязчивая мысль не дает покоя? Вот так и меня преследовали глаза этих детей – испуганные, настороженные, будто у затравленных зверьков.
Через неделю я начала замечать закономерность – окна в квартире Светланы почти всегда были занавешены плотными шторами, даже в солнечные дни. Никогда не слышала, чтобы дети играли или смеялись. Только иногда доносились резкие окрики матери и звук захлопывающихся дверей.
— Да строгая она, правильно детей воспитывает, — отмахнулась соседка с первого этажа, когда я осторожно поинтересовалась. — Не то что нынешняя молодежь – все им можно, все им позволено.
В тот четверг я столкнулась с Артемом в магазине. Он стоял у полки с крупами, судорожно пересчитывая мелочь в ладони.
— Привет, Артем!
Мальчик вздрогнул так, что монеты рассыпались по полу. Мы вместе собирали их, и я заметила, как дрожат его пальцы.
— Только не говорите маме, что видели меня, пожалуйста, — прошептал он, сжимая в кулаке пачку самой дешевой гречки.
— Почему?
Но он уже убегал, почти натыкаясь на других покупателей.
Вечером в дверь снова позвонила Светлана.
— Наталья, выручайте. Мне нужно уехать на весь день. Заплачу, сколько скажете.
От денег я отказалась. Что-то подсказывало – надо понаблюдать за этими детьми подольше.
Весь день прошел как-то иначе. Дети постепенно «оттаивали». Я включила старый мультик про Простоквашино, и Аня даже тихонько хихикнула, когда кот Матроскин спорил с Шариком. А потом мы стали печь печенье.
— У мамы никогда так не пахнет, — задумчиво произнес Артем, помогая вырезать фигурки из теста.
— А как у мамы пахнет?
— Сигаретами. И еще… — он замолчал, когда сестра дернула его за рукав.
Грохот упавшей на кухне крышки заставил их синхронно вскинуть руки к лицу, словно защищаясь. У меня внутри что-то оборвалось от этого жеста.
— Мама нас ругает, когда мы шумим, — тихо сказала Аня, опуская руки. — И когда мы едим не вовремя. И когда…
— Аня! — одернул ее брат.
Я сделала вид, что увлечена украшением печенья, но краем глаза заметила красноватую полосу на шее девочки, выглядывающую из-под воротника. Аня поймала мой взгляд и торопливо поправила одежду.
— Надо быть хорошими, чтобы мама не злилась, — как будто самому себе сказал Артем, старательно выводя глазурью узор на печенье. — Тогда все будет нормально.
«Нормально». Я смотрела на этих детей – умных, славных, но затравленных, – и понимала, что в их жизни нет ничего нормального. Совсем ничего.
Вечером, передавая детей Светлане, я учуяла запах алкоголя. Она даже не спросила, как прошел день. Просто схватила детей за руки и утащила к себе.
А я еще долго стояла у окна, глядя на их темные окна. Что-то нужно было делать. Но что? Надо поговорить с органами.
***
— И вы ничего не сделаете? — спросила я у участкового после долгого разговора.
— А что вы хотели? Нет состава. Мамаша проверенная, документы в порядке. Может, вам показалось?
Я не могла спать уже несколько ночей. После звонка в полицию Светлана стала смотреть на меня как-то особенно – с вызовом и затаенной угрозой. Но хуже всего были взгляды детей: они больше не поднимали глаз при встрече, словно я их предала. Как она узнала? Видимо ей позвонили.
Решила начать с соседей. Обошла несколько квартир, но везде натыкалась на глухую стену равнодушия.
— Да что вы к человеку привязались? — возмущалась старушка с третьего этажа. — Одна детей воспитывает, не пьёт… ну, почти не пьёт, — поправилась она. — А вы тут…
В магазине повезло больше. Продавщица Марина, полная женщина с добрыми глазами, сама заговорила со мной:
— Знаете, я ведь их часто вижу. Мальчик приходит, мелочь считает, самое дешёвое берет. А эта… мать их… потом заявляется, коньяк покупает. И не из дешёвых, заметьте!
— А дети давно с ней живут?
— Да кто ж их разберет. Года два назад появились. Только, — она понизила голос, — не похожи они на неё совсем. Ни капельки.
В тот вечер всё изменилось. Я сидела за ноутбуком, пытаясь работать, когда услышала крики. Сначала приглушенные, потом всё громче. Звук бьющегося стекла. Детский плач.
Вызвала полицию. Снова.
— Всё нормально, — улыбалась Светлана открывшей двери. — Телевизор громко включили, извините.
Полицейские переглянулись. Один шагнул в квартиру:
— А дети где?
— Спят уже. Поздно ведь.
— Проверим.
Дети действительно лежали в кроватях. Слишком неподвижно для спящих. Аня чуть повернула голову, и я увидела свежую ссадину на щеке.
— Упала, — быстро сказала Светлана. — Она у меня такая неуклюжая.
Полиция уехала. А я осталась со своим бессилием и злостью.
***
Через два дня раздался тихий стук в дверь. На пороге стоял Артем, бледный, с искусанными губами.
— Вот, — протянул он смятый листок. — Это от Ани.
Записка была короткой: «Помогите нам. Пожалуйста.»
— Она не наша мама, — вдруг выпалил Артем и тут же зажал рот рукой, испуганно оглядываясь на лестничную площадку. — Мы… мы не помним, как здесь оказались. Только помним другой дом. И других… — он не договорил и бросился бежать.
Я развернула записку. На обратной стороне дрожащим детским почерком было приписано: «Она говорит, что очень накажет нас, если мы кому-нибудь расскажем.»
В ту ночь я не сомкнула глаз. А утром начала действовать.
— Вы понимаете, что вмешиваетесь не в свое дело? — прошипела Светлана, прижав меня к стенке в подъезде. От нее несло перегаром. — Думаете, такая добренькая? А я ведь знаю, кто полицию вызывал. И соцслужбы подключил.
Я спокойно выдержала ее взгляд:
— Знаете, что я думаю? Что эти дети не ваши.
Она отшатнулась, как от пощечины. В глазах мелькнул страх:
— Чушь! У меня документы есть!
— Поддельные, я полагаю.
Накануне я провела несколько часов на телефоне. Звонила в опеку, в правозащитные организации, даже нашла частного детектива. И везде оставляла заявления.
— Дрянь, — выплюнула Светлана. — Ты еще пожалеешь.
Вечером мне позвонили из социальной службы.
— Наталья Андреевна? Мы проверили информацию. Пять лет назад в Нижнем Новгороде пропали двое детей. Брат и сестра. Возраст совпадает. И… внешность тоже.
У меня задрожали руки:
— Что дальше?
— Мы подключаем полицию. Готовьтесь дать показания.
Светлана, видимо, что-то почувствовала. Ночью я услышала, как она куда-то собирается – хлопала дверцами шкафов, звенела ключами. Я немедленно позвонила участковому.
Через час в подъезде было не протолкнуться: полиция, опека, следователи. Светлана металась по квартире, захлопывая окна и двери:
— Не имеете права! Это мои дети!
— Тогда объясните, почему их вид совпадает с пропавшими пять лет назад Костей и Верой Самойловыми? — спокойно спросил следователь.
Артем – нет, теперь уже Костя – крепко держал сестру за руку. Они стояли в углу, прижавшись друг к другу.
— Эта женщина… она не… — начал было мальчик.
— Заткнись! — взвизгнула Светлана и рванулась к детям.
Полицейские среагировали мгновенно. Щелкнули наручники.
— Семенова Светлана Игоревна, вы задержаны по подозрению в похищении несовершеннолетних…
Я смотрела, как ее выводят, и чувствовала странную пустоту внутри. Все эти недели напряжения, страха, неуверенности – и вот так просто?
— Наташа! — вдруг Вера – бывшая Аня – бросилась ко мне, обхватила руками. — Вы нас спасли! Спасли…
И тут я наконец расплакалась.
***
Прошли двое суток. Дети временно жили в центре социальной адаптации, но я навещала их каждый день. Постепенно они оттаивали, училась заново улыбаться, говорить в полный голос.
Когда приехали их настоящие родители, я не могла сдержать слез. Худенькая женщина с совершенно седыми волосами – Анна Михайловна – просто стояла и смотрела на детей, а по щекам текли слезы. Её муж – высокий мужчина с добрыми глазами – крепко обнял детей:
— Мы никогда не теряли надежды. Никогда.
История Светланы оказалась страшнее, чем можно было представить. Психическое расстройство, потеря собственных детей в аварии, а потом – похищение чужих. Она увезла их в другой город, запугала до полусмерти, заставила забыть прошлую жизнь.
— Наташенька, — Анна Михайловна держала мои руки в своих. — Вы же понимаете, что спасли не только детей? Вы спасли всю нашу семью. Всю нашу жизнь.
Постепенно дети начали вспоминать свое прошлое. Оказалось, Костя раньше занимался шахматами и даже побеждал на городских турнирах. А Вера обожала рисовать.
— Смотри, это ты, — протянула мне девочка рисунок. — Ты как ангел-хранитель.
Я часто вспоминаю тот вечер, когда впервые заметила что-то неладное. Как легко было бы пройти мимо, отмахнуться, сделать вид, что меня это не касается. Сколько людей так и поступили?
Через полгода я получила письмо. Дети писали, что пошли в новую школу, что папа водит Костю на шахматы, а Вера записалась в художественную студию. Что они больше не боятся громких звуков и темноты. Что научились снова верить людям.
В конверте лежал еще один рисунок – яркий, солнечный. Семья на пикнике, все улыбаются. А в углу подпись: «Спасибо, что научили нас не бояться быть счастливыми».
Я повесила рисунок на стену. Каждый раз, глядя на него, я думаю: иногда большое добро начинается с маленького неравнодушия. Нужно просто не пройти мимо. Просто заметить. Просто помочь.
А недавно я приехала к ним. Вера качалась на качелях и смеялась – звонко, беззаботно, как и должны смеяться дети. Костя что-то увлеченно рассказывал отцу, размахивая руками. Анна Михайловна, уже без седины в волосах, улыбалась, глядя на них.
— Наташа! — закричала Вера, спрыгивая с качелей. — А мы на следующей неделе переезжаем ближе! Теперь будем видеться чаще!
И я поняла – жизнь действительно налаживается. У них. У меня. У всех нас.
Потому что иногда нужно просто поверить: даже в самой темной истории может быть светлый конец. Нужно только набраться смелости и сделать первый шаг.
— Я не хотела им зла, — тихо произнесла Светлана, глядя в одну точку. — Никогда не хотела.
Следователь молча включил диктофон. В маленьком кабинете пахло кофе и сыростью. За окном моросил дождь – типичный октябрьский вечер, когда кажется, что солнце уже никогда не выглянет. На столе лежала толстая папка с фотографиями – улики, показания свидетелей, заключения экспертов. История о том, как обычная женщина превратилась в чудовище.
Но началось все совсем иначе. Пятнадцать лет назад Светлана начинала свой путь обычной учительницей в школе №7 Бора – городка-спутника Нижнего Новгорода. Тридцать две пары детских глаз смотрели на нее каждое утро, пока она, нервничая, выводила мелом на доске первые буквы. Коллеги шутили, что у нее дар – даже самые отпетые хулиганы на ее уроках сидели тихо, а двоечники вдруг начинали тянуть руки. Может, все дело было в ее смехе – она умела так заразительно хохотать над детскими шутками, что весь класс подхватывал. Или в том, что никогда не повышала голос – говорила тихо, и дети сами затихали, чтобы услышать каждое слово.
— Дети бежали ко мне на уроки с радостью, — она провела рукой по лицу, словно стирая невидимые слезы. — Помню, на 8 марта весь класс нарисовал мне открытки. Тридцать две открытки с сердечками и цветами…
Ее муж Андрей работал инженером на крупном заводе. Они познакомились случайно – в библиотеке оба потянулись к одной и той же книге. Это был томик Рэя Брэдбери.
— Андрей любил фантастику. Говорил, что в каждой истории должен быть счастливый конец. Иначе зачем ее рассказывать?
Они поженились через год. Купили квартиру в новостройке, делали ремонт своими руками, строили планы. Когда Светлана забеременела двойней, казалось, счастье просто не может быть полнее.
— Я помню каждую минуту той беременности. Андрей читал девочкам сказки, прикладывая книгу к моему животу. Говорил, что они точно вырастут умницами. А я шила им одинаковые платьица – розовые, с кружевными воротничками.
Катя родилась на две минуты раньше Маши. Они были похожи как две капли воды – светловолосые, голубоглазые, с одинаковыми ямочками на щеках когда улыбались.
— Знаете, что самое удивительное? Они никогда не плакали одновременно. Когда одна начинала капризничать, вторая словно чувствовала и пыталась ее успокоить. В три года уже разговаривали друг с другом на каком-то своем, только им понятном языке.
Светлана перешла работать в детский сад, чтобы быть ближе к дочкам. Андрей получил повышение. Они начали копить на большой дом за городом – с садом, где можно будет посадить яблони и качели для девочек.
А потом случилась та поездка на дачу к родителям. Февраль, гололед, встречная фура, водитель которой уснул за рулем…
— Я помню только визг тормозов. И как Катя сказала: «Мама, смотри, снежинка». А потом темнота.
Светлана очнулась в больнице через неделю. Андрей погиб мгновенно. Девочки прожили еще четыре дня.
— Врачи говорили, у них был шанс. Маленький, но был. Я лежала в коме и не могла даже держать их за руки. Не могла сказать, как сильно люблю их. Их не стало по одной – сначала Катя, через час Маша. Словно одна не смогла жить без другой.
После похорон жизнь превратилась в бесконечный кошмар. Светлана не могла оставаться в квартире, где каждая вещь напоминала о семье. Продала все, начала переезжать с места на место.
— Я пыталась работать. Правда пыталась. Устроилась в школу в другом городе. Но когда видела детей их возраста… — она замолчала, сжимая кулаки. — Начинала задыхаться. Казалось, сердце вот-вот разорвется.
Начались проблемы с алкоголем. Сначала бокал вина перед сном – чтобы уснуть без кошмаров. Потом бутылка. Потом водка.
— Психиатры говорили разное. Депрессия, ПТСР, биполярное расстройство… Прописывали таблетки. Но ничего не помогало. Я постоянно слышала детский смех за спиной. Оборачивалась – никого. А по ночам снились их голоса: «Мама, почему ты нас не спасла?»
Она перепробовала все – психотерапию, антидепрессанты, группы поддержки для родителей, потерявших детей. Ничего не помогало.
А потом, работая уборщицей в детском саду, она начала замечать…
— Как некоторые родители относятся к своим детям. Приходят пьяные забирать их из сада. Кричат, дергают за руки. Я видела синяки, слышала, как дети плачут в туалете. И что-то внутри меня начало ломаться.
Идея зрела несколько месяцев. Сначала просто фантазии – как было бы здорово забрать этих несчастных детей себе, дать им настоящую любовь и заботу. Потом – конкретные планы.
— Я следила за несколькими семьями. Выбирала. Искала детей, похожих по возрасту на моих девочек. И когда увидела их – Костю и Веру… Это было как знак. Брат и сестра, такие же светловолосые, как мои.
Похищение готовила тщательно. Поддельные документы, съемная квартира в другом городе, продуманная легенда.
— Первые недели я правда старалась быть хорошей матерью. Готовила их любимые блюда, читала сказки. Но они плакали по ночам, звали своих настоящих родителей. И что-то внутри меня… словно срывало предохранители.
Она начала срываться. Сначала крики, потом подзатыльники, потом… хуже.
— Я как будто раздвоилась. Одна часть меня понимала, что делаю чудовищные вещи. Другая будто смотрела со стороны и не могла остановиться. А потом пила, чтобы заглушить голоса в голове.
Пять лет они переезжали из города в город. Светлана меняла работы, документы, легенды. Дети все больше замыкались в себе, превращаясь в запуганных, молчаливых теней.
— Знаете, что было хуже всего? Иногда, в редкие моменты просветления, я видела в их глазах тот же страх, что был у моих девочек в последние секунды перед аварией. И ненавидела себя еще сильнее.
Потом появилась эта соседка, Наталья. Я видела, как она смотрит – не осуждающе, а с какой-то щемящей тревогой. И каждый раз, встречаясь с ней взглядом в подъезде, я чувствовала, как трескается моя тщательно выстроенная ложь. Она была первой за пять лет, кто не отвернулся, не сделал вид, что все в порядке.
Иногда я ловила себя на странном желании – постучать к ней среди ночи и рассказать все. Про девочек, про аварию, про то, как я схожу с ума от собственных поступков. Но вместо этого пила и срывалась на детях еще сильнее.
Знаете, когда за мной пришла полиция, я почувствовала облегчение. Будто кто-то наконец остановил этот бесконечный кошмар.
Три месяца психиатрических экспертиз. Бесконечные тесты, разговоры с врачами. Они написали в заключении какие-то умные слова про «посттравматическое расстройство» и «диссоциативные эпизоды». А по-простому – я сломалась. Сломалась в тот февральский день на обледенелой дороге и так и не смогла склеить себя обратно.
Сейчас моя жизнь – это белая палата, таблетки по расписанию и сеансы с психотерапевтом. На тумбочке – потертая фотография: две девочки в платьях, которые я сшила сама, смеются, держась за руки. Иногда я просыпаюсь среди ночи и долго всматриваюсь в их лица, пытаясь запомнить каждую черточку, каждую ямочку на щеках.
— Знаете, — сказала я недавно врачу, — я не жду прощения. Я даже не знаю, можно ли простить такое. Просто хочу, чтобы те дети, Костя и Вера, забыли обо всем этом. Чтобы жили спокойно и счастливо. И никогда-никогда не вспоминали женщину, которая пять лет держала их в страхе, пытаясь заменить собой их настоящую маму.
Каждую ночь ей снится тот февральский день. Визг тормозов, голос Кати: «Мама, смотри, снежинка». И бесконечная темнота после.
Врачи говорят, у нее хорошие шансы на восстановление. Правильные лекарства, терапия, поддержка. Но некоторые раны не заживают никогда. Некоторые потери невозможно восполнить.
Иногда самые страшные чудовища рождаются из самой глубокой боли. И самое сложное – помнить, что за маской монстра может скрываться человек, который просто не смог справиться со своим горем.
Но это не оправдание. Никогда не оправдание. Потому что у каждого есть выбор – что делать со своей болью. Превратить ее в оружие против других или найти в себе силы жить дальше, не разрушая чужие судьбы.
***
В коридоре психиатрической клиники тихо. За окном все тот же моросящий дождь. Светлана смотрит на фотографию своих девочек и беззвучно шепчет: «Простите меня. Все вы – простите».
А где-то в другом городе двое детей учатся заново улыбаться. И может быть, когда-нибудь они смогут простить. Не ради нее – ради себя. Чтобы окончательно исцелиться и жить дальше.
Потому что иногда прощение – единственный способ разорвать цепь боли, протянувшуюся через годы и судьбы. Даже если простить кажется невозможным.