Волосы Лиза сбрила из-за того, что поссорилась с мамой. Мама была просто помешана на Лизиных волосах – с самого детства отращивала ей длинные волосы, даже в годик не брила, втирала репейное масло и покупала специальные дорогие расчёски. Мама боялась, что у Лизы тоже будет алопеция, как у неё самой, хотя маме не помогли ни репейное масло, ни новомодные расчёски.
-Какие красивые у тебя волосы! – каждый раз вздыхала мама, когда Лиза собирала их в хвост. – Я бы на твоём месте распущенные носила.
Мама всегда так говорила: «я бы на твоём месте»… Будто такая формулировка будет меньше давить и вызывать чувство вины. Вот и в тот раз – Лиза забрала документы из университета, хотя учиться оставалось полтора года, и мама снова начала это «я бы на твоём месте»…
-Ты не на моём месте! – не выдержала Лиза. – У самой-то высшего образования нет!
Это была вторая мамина больная мозоль – она родила Лизу, бросила учёбу и пошла работать. А потом было всё как-то не до этого, да и сложно уже было учиться в таком возрасте. Мама сама об этом говорила, но тут вдруг обиделась и высказала Лизе всё: что она ради неё живёт, а Лиза ничего не ценит. Ну Лиза и обиделась: пошла и сбрила свои шикарные волосы – взяла машинку у подружки, которая папу и брата сама стригла. Сбрила и сразу же пожалела. А мама так вообще плакала и не разговаривала с Лизой целый месяц.
С Маратом Лиза познакомилась в кофейне, куда устроилась работать. Он был младше на год – вернулся из армии и готовился к поступлению, поэтому тоже устроился на подработку. И он сразу понравился Лизе. Так, что стыдно было признаться, что волосы она сбрила по глупости. Вот она возьми и ляпни, чтобы казаться интереснее, будто у неё был рак, то теперь уже всё хорошо.
Марат смотрел на неё так, будто она была героиней крутого сериала. Его взгляд, обычно озорной и насмешливый, сейчас был мягким и полным такого обожания, что Лизе сразу стало стыдно.
– Представляю, через что тебе пришлось пройти, – сказал он. – Ты крутая. Знаешь, я в армии видел разных людей, сильных духом. Но твоя сила другого уровня. Ты боролась не с внешним врагом, а с чем-то внутри себя, получается. И победила.
Лиза взяла стакан воды, чувствуя, как её пальцы становятся ватными. Что она наделала!
– Да не за что меня восхвалять, – пробормотала она, опуская глаза. – Моей заслуги тут нет, это всё врачи.
– Не скромничай, – Марат улыбнулся, и на его щеке появилась ямочка, которую Лиза обожала. – Многие ломаются в подобной ситуации. А вот стоишь здесь, улыбаешься, работаешь. И выглядишь так, будто это сделало тебя только сильнее.
Каждое его слово отдавалось лавиной стыда в сердце Лизы. «Сильнее». Она была не сильной, а слабой. Слабой, чтобы признаться в своей глупости, слабой, чтобы принять последствия своего поступка перед матерью, и настолько слабой, что придумала себе страшную болезнь, чтобы не сказать «я поссорилась с мамой и побрилась налысо».
– Марат, – начала она, и голос её дрогнул.
Она хотела сказать «Марат, я всё придумала». Хотела вывалить перед ним эту уродливую правду и увидеть в его глазах сначала недоумение, потом разочарование, а затем, вероятно, отвращение. Это было бы заслуженно. Это было бы честно.
– Да? – переспросил он, наклонив голову. – Что?
В горле встал ком. Сказать правду сейчас – значит разрушить этот зарождающийся между ними мир, этот хрупкий мост из взглядов и улыбок. Значит, увидеть, как это восхищение в его глазах погаснет навсегда.
– Ничего, – выдохнула она, заставляя себя улыбнуться. Улыбка вышла кривой и неестественной. – Просто спасибо. За твои слова.
– Да брось, – он легко коснулся её руки, и от этого прикосновения по коже пробежали мурашки. – Я просто говорю как есть.
Лиза кивнула и отошла к посетителям, которые только что вошли. Работа стала спасением. Она могла делать вид, что занята, могла уткнуться в кассу, в приготовление заказов, во что угодно, лишь бы не встречаться с ним взглядом.
Весь оставшийся день она чувствовала себя актрисой на сцене, играющей не свою роль. Каждая её улыбка Марату была фальшивой. Каждый смех – искусственным. А он становился только внимательнее и нежнее. Он видел в ней хрупкий фарфор, переживший пожар, а на самом деле она была просто куском пластмассы, выкрашенным под антиквариат.
Вечером, когда они закрывали кофейню, Марат вдруг сказал:
– Знаешь, Лиза… Мне с тобой очень спокойно. Как-то по-настоящему.
Они стояли у выхода, и уличный фонарь бросал длинные тени. Лиза смотрела на его силуэт и понимала, что теряет его. Не сейчас, не в эту секунду, но обязательно потеряет потом. Чем сильнее он поверит в выдуманную Лизу, тем страшнее будет разочарование в настоящей. Вот сейчас нужно сказать правду. Сейчас.
– Мне тоже, – прошептала она, и это была единственная за весь день правда.
Она шла домой одна, и холодный ветер щекотал её короткие волосы. Раньше этот ветер напоминал ей о её глупости. Теперь он напоминал о её подлости. Она обманула самого доброго и честного человека, который появился в её жизни. И самый ужас был в том, что, прикоснись он к ней сейчас, она бы расплакалась. Но эти слёзы он понял бы неправильно. Он подумал бы, что это отголоски прошлой боли. А боль была совсем другой. Это была боль от осознания, что ты влюбляешься в того, кого сама же и обманываешь. И что единственный способ быть с ним – это продолжать лгать. А единственный способ остаться честной – потерять его.
Совсем скоро они стали встречаться. И Лизе всё время казалось, будто у неё в кармане лежит камень. Не настоящий, конечно, а метафорический, тяжёлый, холодный, размером с её кулак. Он лежал там с того дня, как она солгала, и с каждым их свиданием, с каждой улыбкой Марата, камень становился всё тяжелее. Она научилась жить с этим грузом. Научилась отводить взгляд, когда Марат с нежностью проводил рукой по её коротким волосам и говорил: «Они так быстро отрастают, здорово». Научилась уклоняться от вопросов о больнице, о лечении, переводя разговор на его учёбу или планы на будущее. Она построила хрупкий карточный домик их счастья на фундаменте лжи и молилась, чтобы этот домик устоял под очередным порывом ветра.
Но ветер всё же налетел. Неожиданно и с самой безобидной стороны.
Они гуляли в парке, ели мороженое, и Лиза почти чувствовала себя счастливой. Камень в кармане будто бы полегчал. Она смеялась, глядя, как Марат пытается поймать рожком падающую каплю, и в этот момент услышала:
– Лиза! Привет!
К ним подбежала Алина, её подруга, та самая, у которой она брала машинку для стрижки. Весёлая, болтливая, абсолютно не подозревающая о том, что её слова – это гибель для Лизы.
– Здорово, что встретились! – Алина обняла Лизу, потом кивнула Марату. – О, а это тот самый? Наконец-то познакомились!
Марат улыбнулся. Лиза почувствовала, как у неё холодеют пальцы, сжимающие рожок.
– Да, это Марат. Марат, это Алина.
«Уходи, уходи, уходи», – стучало в висках у Лизы.
Но Алина не уходила. Она, сияя, перевела взгляд на голову Лизы.
– О, какие клёвые волосики уже! Я же говорила, что быстро отрастут! Ничего, скоро уже хвостик сможешь сделать, забудете про ту вашу дурацкую ссору с мамой. Это надо же – сбрить из-за ссоры волосы!
Мир не замер. Дети продолжали кричать на площадке, птицы щебетали, музыка доносилась из кафе. Но для Лизы все звуки смешались в оглушительный гул. Она видела, как улыбка застыла на лице Марата, а потом медленно сползла, как маска. Его взгляд, ещё секунду назад тёплый и ясный, стал изучающим, холодным. Он смотрел то на Алину, то на Лизу.
– Какая ссора? – тихо спросил он.
Алина, наконец, почувствовала ледяную волну, исходящую от Лизы. Она смутилась.
– Ну… я, наверное, не в тему… Ладно, ребята, я побежала! Было приятно познакомиться!
Она метнулась прочь, оставив их в звенящей тишине.
Марат повернулся к Лизе. Все его тело было напряжено.
– Лиза? Что она имела в виду?
Горы лжи, которые Лиза так тщательно выстраивала месяцами, рухнули в одно мгновение. Она пыталась найти оправдание, новую ложь, но мозг отказывался работать. Она могла только смотреть на него, как рыба, выброшенная на берег, с открытым ртом и полными ужаса глазами.
– Марат, я… – выдохнула она. – Я обманула тебя. Не специально! Я просто ляпнула не подумав. У меня не было никакой болезни. Я просто поругалась с мамой, и…
Он смотрел на неё прямо, не отводя взгляда. И в его глазах она увидела не гнев. Пока ещё нет. Она увидела боль. Боль от того, что его доверие, его восхищение, его нежность – всё это было отдано иллюзии.
Лизу парализовало. Она не могла говорить, не могла двигаться.
Марат медленно кивнул, будто что-то окончательно для себя понял. Он больше не смотрел на неё. Он смотрел куда-то сквозь неё, в пустоту.
– Ясно, – произнёс он.
Это было не слово, а выдох, полный разочарования и усталости.
Он развернулся и пошёл. Не побежал, не ушёл резко. Он просто пошёл прочь, и его уход был страшнее любой сцены. Это было окончательное, бесповоротное решение.
– Марат, подожди! – крикнула она ему вслед.
Но он не обернулся. Он просто поднял руку в жесте, который означал «оставь меня в покое», и зашагал быстрее.
Лиза осталась стоять с тающим мороженым в руке. Камень из кармана будто перекочевал ей прямо в грудь, сдавил сердце и лёгкие. Она пыталась дышать, но не могла.
Она писала ему всю ночь. Сначала оправдания, потом отчаянные попытки объяснить, потом просто мольбы дать ей шанс сказать всё лично. «Марат, прости, я всё объясню!» «Пожалуйста, ответь мне». «Я знаю, что виновата, но дай мне возможность сказать это в лицо».
Ответа не было. Только холодные, безжизненные два синие галочки «прочитано» в мессенджере. Они жгли глаза больнее, чем любые слова ненависти. Он прочитал сообщения, но игнорировал её. Он просто вычеркнул Лизу из своей жизни. Утром, глядя в зеркало на своё бледное, осунувшееся лицо и короткие волосы, которые теперь были не символом стойкости, а клеймом лгуньи, Лиза поняла: самое страшное наказание – это не гнев. Это тишина. И эта тишина была оглушительной.
Недели превратились для Лизы в серую, безвоздушную пустыню. Каждый день в кофейне был пыткой. Она ловила себя на том, что вслушивается в каждый звук, надеясь услышать его шаги, его голос. Но Марат сменил график, чтобы не работать с ней вместе. Он не просто избегал её – он стёр себя из её реальности, как стирают карандашный набросок.
Её сообщения висели в вакууме прочитанных, но безответных строк. Она писала «Прости», «Дай мне шанс объясниться». Однажды она дождалась его у выхода после его смены. Увидев её, он не изменился в лице, просто прошёл мимо, словно её не существовало.
– Марат, пожалуйста! – позвала она ему вслед, и голос её сломался. – Хоть слово!
Он остановился не оборачиваясь.
– Слово? – бросил он через плечо. – Их было много. И все – ложь.
Это было последнее, что она от него слышала. После этого Лиза почти смирилась. Почти. Но внутри неё тлела крошечная искра надежды, которую не могли потушить ни его холодность, ни её собственное отчаяние.
И вот однажды, когда она уже почти перестала ждать, он сам подошёл к ней в тот редкий день, когда их смены случайно пересеклись.
– После работы подожди меня. Хочу кое с кем тебя познакомить.
У неё подкосились ноги. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Что это значит? Он нашёл другую девушку, и хочет показать ей, чтобы сделать ещё больнее? Это было так странно… Но Лиза согласилась.
Он привёл её в свою небольшую квартиру. Она была удивлена чистотой и каким-то тёплым, домашним уютом.
– Гуля, бабушка, я дома! – позвал он.
Из соседней комнаты выбежала маленькая девочка с огромным бантом в волосах. Ей было лет пять. Она сияла, но Лиза замерла, едва взглянув на неё. У девочки был один ясный, тёмный и очень живой глаз. А на месте второго – аккуратный, искусный протез, почти неотличимый от настоящего, но всё же другой, неподвижный.
– Это Лиза, – сказал Марат, и в его голосе впервые за долгое время появились тёплые нотки. – Лиза, это моя сестра, Гуля.
Гуля стеснительно улыбнулась и протянула Лизе листок бумаги.
– Я нарисовала кошечку. Тебе подарок.
Лиза взяла рисунок дрожащей рукой. На нём была изображена улыбающаяся трёхглазая кошка, окружённая цветами. Это был самый прекрасный рисунок, который она когда-либо видела.
– Спасибо, – прошептала Лиза, чувствуя, как у неё подступают слёзы. – Она очень красивая.
Потом Марат познакомил её с бабушкой, и они все вместе пили чай и разговаривали.
– Пойдём, я тебя провожу, – предложил Марат, когда они допили чай.
Они вышли на улицу, и тяжесть вернулась, давящая и невыносимая. Лиза не выдержала первой.
– Марат… Гуля…
– Рак сетчатки, – тихо сказал он, глядя перед собой в темноту улицы. – Диагностировали, когда ей было два года. Ей удалили глаз, чтобы спасти жизнь. Она прошла через химию, через бесконечные больницы. Мама до сих пор не оправилась толком. Сейчас сама в санатории – язва обострилась. И бабушка тоже – у нее инсульт был, теперь еле ходит.
Слёзы текли по лицу Лизы ручьями, но она даже не пыталась их смахнуть. Они были заслуженными. Его слова вонзались в неё острее любых упрёков, потому что это была не злость, а настоящая боль. Боль человека, который знал о болезни не понаслышке.
– Я никогда не прощу себя за это, – выдохнула она, почти не владея голосом. – Это самое ужасное, что я делала в жизни. Я не знала… Я не думала… Я просто глупая эгоистка! Прости меня. Пожалуйста. Я больше никогда…
Она замолчала, потому что слова потеряли смысл. Никакие слова не могли передать всю глубину её раскаяния.
Марат остановился и повернулся к ней. В свете фонаря она увидела, что его глаза тоже блестят.
– Я знаю, – сказал он. – Я злился не потому, что ты меня обманула. А потому что ты обесценила боль таких, как Гуля. Таких, как наши мамы, которые ночами не спят у их кроватей.
– Прости меня, – прошептала Лиза. – Я так виновата…
Он смотрел на неё долго-долго, будто взвешивая что-то на невидимых весах. А потом шагнул к ней навстречу и обнял. Лиза закрыла лицо руками и разрыдалась. Теперь это были слёзы не только стыда, но и невероятной благодарности. Он подарил ей то, чего она была недостойна – второй шанс.
Вернувшись домой, Лиза застала маму на кухне. Она сидела с чашкой чая и смотрела в окно на тёмный двор. В её позе была привычная усталость, и Лиза впервые увидела не просто маму, а женщину, которая отдала ей всю свою жизнь, всю свою нереализованность, всю свою тревогу.
– Мама, – тихо сказала Лиза, останавливаясь в дверях.
Мама обернулась. В её глазах мелькнула привычная настороженность, щит, который она носила с тех самых пор, как Лиза сбрила волосы.
Лиза подошла и села напротив. Она положила на стол смятый в дороге рисунок Гули – трёхглазую кошку.
– Мам, я… мне нужно у тебя попросить прощения. По-настоящему. Не за волосы. Нет. За всё.
И она рассказала. Всю правду. Про свою ложь Марату, про его сестру, про маленькую Гулю с её протезом вместо глаза. Она говорила, с трудно подбирая слова.
Мама молчала всё это время не перебивая. Её лицо постепенно менялось: от настороженности к удивлению, потом к боли, и, наконец, к глубокой, бесконечной грусти. Она не стала кричать или упрекать. Она взяла рисунок Гули и осторожно провела пальцем по ярким линиям.
– Бедная девочка, – прошептала она. Потом подняла взгляд на Лизу. – И бедный ты мой ребёнок.
Эти слова обрушили последнюю защиту в душе Лизы. Она разрыдалась, как в детстве, положив голову на мамины колени. Мама гладила её по коротким, колючим волосам, и её прикосновения были такими же нежными, как в детстве, когда она втирала то самое репейное масло.
– Я восстановлюсь в вузе, мама. Обещаю. Я всё исправлю, – выдохнула Лиза, когда слёзы немного отступили.
– Не ради меня, – мягко сказала мама. – Ради себя. Ты должна сама для себя это сделать.
Лиза кивнула, вытирая лицо. И тогда, глядя в мамины глаза, в которых наконец-то не было упрёка, а было одно лишь понимание и усталая любовь, она добавила самое главное, самое светлое, что у неё оставалось после этого тяжёлого дня:
– Кажется, я встретила того самого. Того, рядом с кем хочется быть честной.
На мамином лице, впервые за долгие-долгие месяцы, появилась настоящая, лёгкая улыбка. Она не сказала «я бы на твоём месте». Она просто взяла её руку и крепко сжала.
– Расскажи мне о нём…
