Телефон Тани вдруг высветил незнакомый номер. Она взяла трубку, не ожидая ничего особенного, но голос на том конце был до боли знакомым, хоть и постаревшим.
– Таня, это я, твой отец. Не удивляйся, что звоню.
У Тани перехватило дыхание. Она не видела его больше двадцати лет, с тех пор как он ушёл из семьи, платил какие-то смешные алименты и исчез из их жизни. Всё это время она жила с мамой, закончила институт, работала бухгалтером, купила небольшую дачу и привыкла жить и рассчитывать только на себя. Отец вспоминался редко — разве что когда мама в сердцах говорила: «Вот если бы твой отец был человеком…»
– Как поживаешь? – спросила Таня осторожно.
– Да так себе, – вздохнул отец. – Мне шестьдесят пять, пенсия копеечная, жилья нет, перебиваюсь кое-как. Может, пустишь меня к себе? Я знаю, что у тебя есть дача, тётка говорила. Может, хотя бы туда? Я много не прошу, Тань, просто крышу над головой.
Таня замолчала. Она не знала, что сказать. Обида за все эти годы не исчезла, но и жалость к этому пожилому, растерянному человеку тоже была.
– Я подумаю, – выдавила она наконец. – Позвоню тебе позже.
Вечером Таня рассказала всё маме. Мама резала салат, и рука у неё дрогнула.
– Только этого нам не хватало, – процедила она. – Пусть идёт к тем, с кем жил все эти годы. Ты что, забыла, как он нас бросил? Как я одна тебя растила, как мы копейки считали? Алименты – слёзы, а помощи – как от козла молока.
– Мне его жалко, – тихо сказала Таня, – всё-таки отец, да и старый уже.
– Жалко ей! – вспыхнула мама. – А меня тебе не жалко? Я ради тебя всю жизнь пахала, чтобы тебе было, где жить и что есть. А он теперь вспомнил, что у него дочь есть? Пусть идёт, куда шёл, я его на порог даже не пущу.
Таня молчала. Она понимала маму, но и выбросить отца из головы не могла.
Всю ночь женщина ворочалась, не находя себе места. Перед глазами стоял отец — не тот, каким она помнила его в детстве, а седой, уставший, с чужим голосом. Она вспоминала, как он однажды пришёл на её выпускной в школе, неловко подарил букет гвоздик и быстро ушёл, чтобы не встретиться с мамой. Потом он исчез окончательно, и Таня научилась не ждать, не надеяться и не строить иллюзий.
Утром она позвонила подруге Лене, чтобы выговориться.
— Ты что, всерьёз думаешь его к себе пустить? — удивилась Лена. — После всего, что он сделал?
— Я не знаю, — призналась Таня. — Мне его жалко. Он же старик уже, а жить ему негде. На улице, что ли, оставить?
— Таня, жалость — плохой советчик. Ты вспомни, как мама одна тебя тянула. А он где был? Гулял, пока молодой был, а теперь к тебе пришёл. Ты уверена, что не пожалеешь?
Таня не была уверена ни в чём. Она поехала на дачу, чтобы посмотреть, можно ли там устроить хоть какие-то условия для отца. Домик был старенький, но крыша не текла, печка работала, вода была. В голове крутились мамины слова: «Пусть идёт к тем, с кем жизнь прогулял». Но сердце ныло.
Вечером Таня снова поговорила с мамой. Та встретила её ледяным взглядом.
— Ты что, решила его сюда притащить? Я тебе сразу говорю: если он появится на пороге, я уйду. Не собираюсь быть под одной крышей с этим человеком.
— Мама, он не к нам в квартиру, а на дачу, — пыталась объяснить Таня.
— Всё равно не позволю. Ты что, забыла, как мы жили? Ты забыла, как я ночами не спала, думала, чем тебя кормить? А он теперь вспомнил, что у него дочь есть. Пусть теперь и хлебнёт.
Таня устало села на табуретку.
— Мне его жалко, мама. Ты сильная, а он совсем один.
— А я тоже не железная, Таня. Я не хочу, чтобы он снова был в нашей жизни. Ты взрослая, решай сама, но знай: если пустишь его, я с тобой разговаривать не буду.
Таня молчала. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая опять разрывается между мамой и папой. Только теперь выбора у неё было ещё меньше.
Дни тянулись медленно, Таня ходила на работу, старалась не думать о предстоящем разговоре с отцом. Но тот не заставил себя ждать — позвонил сам, и голос был настойчивее, чем в первый раз.
– Таня, я всё жду ответа. Ты хоть скажи, что решила. Я по знакомым слоняюсь, у всех свои семьи, никому я не нужен. На пенсию не прожить, а в общежитие меня не берут. Я много не прошу, хоть на даче перекантуюсь. Помоги, дочка.
Таня слушала, и в груди всё сжималось. Она представляла, как он будет жить в их старом домике: один, без телевизора, без удобств, зимой — вообще беда. Но и выгнать его, как чужого, не могла.
Вечером она снова попыталась поговорить с мамой, но та даже слушать не стала.
– Я сказала, Таня, — если он появится, меня здесь не будет. Я не собираюсь снова терпеть его присутствие. Пусть теперь сам выкручивается.
Таня не выдержала:
– Мама, ты всю жизнь была сильной, но ведь он мой отец. Я не могу бросить его на улице.
– А тебя он не бросал? – резко перебила мама. – Ты помнишь, как мы жили? Почему ты должна его жалеть? Он о тебе думал, когда уходил к другой? Когда ты болела, он хоть раз пришёл? А теперь старость пришла — и вспомнил про дочь.
Таня молчала, не зная, что ответить. Она понимала и маму, и себя, и даже отца — по-своему. Ей казалось, что она снова оказалась в детстве, когда родители ругались, а она пряталась в шкафу, закрывая уши.
Всю ночь Таня не спала, думала, как поступить. Она понимала, что если пустит отца, мама не простит. Если не пустит — будет мучиться совестью. Она чувствовала себя в ловушке: куда ни повернись, всюду боль и обида.
Утром Таня набралась храбрости и позвонила отцу.
– Приезжай на дачу, – сказала она тихо. – Ключи я тебе оставлю у соседки. Но, пап, я не знаю, как будет дальше. Мама против, и мне очень тяжело.
Отец долго молчал, потом только сказал:
– Спасибо, Таня. Ты не пожалеешь. Я всё сам устрою, не буду мешать.
Таня повесила трубку и почувствовала, что сделала что-то непоправимое.
Отец приехал через пару дней, с двумя сумками и старым рюкзаком. Соседка позвонила Тане:
– Тут мужчина пришёл, говорит, твой папа. Ключи забрал, пошёл в дом. Вид у него, конечно, неважный.
Таня поблагодарила и вечером поехала на дачу сама. Отец сидел на крыльце, куртка на нём висела мешком, волосы стали совсем седыми, лицо осунулось, очень худой. Он улыбнулся неловко, будто ждал упрёков.
– Ну вот, – сказал он, – всё-таки твоя дача меня спасла. Спасибо, Таня. Я тут тихо посижу, никого не потревожу.
Таня привезла продукты, показала, где что лежит, рассказала, как пользоваться печкой и где брать воду. Отец слушал внимательно, кивал, старался не смотреть ей в глаза.
– Ты не волнуйся, я сам справлюсь, – повторял он. – Мне много не надо. Главное, что крыша над головой есть.
Вечером Таня вернулась домой и застала маму на кухне. Та молча поставила перед ней тарелку супа.
– Ну что, поселила? – спросила она, не глядя.
– Поселила, – призналась Таня. – Он совсем плохой. Видно, что жизнь его помотала.
Мама только вздохнула, потом долго молчала.
– Я не прощу тебе этого, Таня. Не могу. Я слишком много помню. Ты взрослая, делай, как знаешь, но я в этом не участвую.
Таня кивнула. Она понимала, что теперь между ней и мамой выросла стена. Они жили в одной квартире, но разговаривали только о самом необходимом. Мама стала замкнутой, по вечерам часто уходила к подруге, чтобы не пересекаться с дочкой.
Отец звонил редко, говорил, что всё хорошо, что он справляется. Но Таня знала – на даче одному тяжело, особенно зимой. Она возила ему продукты, покупала лекарства, помогала по мелочи, но каждый раз возвращалась домой с тяжёлым сердцем.
Всё чаще женщина ловила себя на мысли, что сделала не то, что нужно. Мама отдалилась, отец тоже чужой, а она сама – как будто между двух огней. Обида, жалость, усталость – всё смешалось. И выхода не было видно.
Зима в тот год выдалась суровой. Таня волновалась за отца, часто звонила ему, но он каждый раз бодро уверял, что всё в порядке. На самом деле она знала: печка в домике старая, крыша подтекает, продукты заканчиваются быстро, а лекарства стоят дорого. Однажды она приехала и увидела, что отец похудел ещё сильнее, кашляет, но всё равно улыбается и говорит: «Не волнуйся, Танюш, я справлюсь, я мужик, не пропаду».
В городе отношения с мамой окончательно испортились. Она разговаривала только по делу, на вопросы о здоровье отвечала односложно, за столом сидела молча. Иногда Таня слышала, как мама по телефону жалуется подруге: «Вот дожила, дочка притащила в семью того, кто нас предал».
Таня пыталась наладить быт отца, привозила ему еду, тёплые вещи, платила за электричество и воду, но денег стало катастрофически не хватать. На работе начались задержки зарплаты, а расходы только росли. Отец не просил ничего лишнего, но Таня видела, как ему тяжело. Однажды он признался: «Прости, что так вышло. Я ведь не думал, что старость такая будет. Не держи на меня зла».
Таня не знала, что сказать. Она не держала зла, но и простить не могла. Внутри всё было пусто и тяжело. Однажды она приехала на дачу и застала отца с температурой, вызвала скорую, отвезла его в больницу. Врач сказал: «Он слабый, истощённый, запущенная простуда. Нужно лечение, а дальше — как получится».
Отец пролежал в больнице две недели, потом его выписали, он вернулся обратно на дачу. Мама категорически отказалась даже слышать о том, чтобы он жил у них в квартире. Таня снова возила ему еду и лекарства, но понимала — так долго не протянет ни он, ни она.
Весной отца не стало. Он ушёл тихо, ночью, один. Соседка позвонила Тане: «Ваш отец не выходит, дверь закрыта, что-то не так». Таня приехала, вызвала врача, потом похоронное бюро. Всё делала сама, мама даже не пришла на похороны.
После похорон Таня долго сидела на крыльце дачного домика и смотрела в пустой огород. Она не плакала, слёзы закончились ещё зимой. Внутри было только чувство вины и усталости. Мама так и не простила её, отношения остались холодными и формальными.
Таня часто думала — правильно ли она поступила, что пожалела отца. Может, стоило быть жёстче, как мама. А может, наоборот, проявить больше доброты. Но теперь уже ничего нельзя было изменить. Она осталась одна, между двумя чужими людьми, которых когда-то называла родителями.
