Светлана сидела на краешке кровати и смотрела, как муж выкладывает вещи обратно из чемодана. Медленно так. Аккуратно.
Море отменялось.
— Ты же понимаешь, — говорил Андрей, не поднимая глаз. — Врач сказал, что маме нельзя одной. После падения. Ей нужен уход.
Уход. Какое противное слово. Светлана вдруг почувствовала, как внутри что-то сжимается — туго, до боли.
— Значит, снова твоя мать? — голос её прозвучал жёстче, чем хотелось. — Мы год планировали этот отпуск.
Он остановился. Посмотрел наконец. Усталыми такими глазами.
— Света, ну что я могу сделать? Она не специально упала. Ей шестьдесят восемь.
— А мне тридцать восемь! — Светлана встала резко, сама не ожидая от себя такого крика. — И я замуж выходила не для того, чтобы твою мать нянчить!
Андрей застыл с белой рубашкой в руках. Лицо будто окаменело.
— Понятно, — сказал он тихо. Так тихо, что страшно стало. — Всё понятно, Света.
И вышел из комнаты. Дверь за собой не хлопнул — просто прикрыл. Бережно так.
А Светлана осталась стоять посреди спальни и вдруг поняла: слова-то не вернуть.
Утром она проснулась одна. Андрей ночевал у матери — это она знала, не спрашивая.
Села на кухне с кофе. Посмотрела на путёвки, что лежали на столе. Анталья. Пять звёзд. Всё включено. Мечта, блин.
И вдруг — чётко так, ясно — подумала: «А почему я должна отказываться от своей жизни?»
Через два часа чемодан был собран.
Через три — она уже сидела в такси, глядя, как за окном проплывает серый октябрьский город.
Андрею написала коротко: «Уехала одна. Подумаю».
Он ответил не сразу. Только вечером, когда она уже регистрировалась в отеле:
«Хорошо».
Всего одно слово.
Но почему-то от него стало так холодно, что даже турецкое солнце не грело.
Первые три дня Светлана словно пьянела от свободы.
Море. Бирюзовое, тёплое, бесконечное. Только она. Солнце. И коктейль с зонтиком на закате.
Она загорала, читала глянцевые журналы, ходила на массаж. Улыбалась своему отражению в зеркале: вот она какая — свободная, независимая, красивая.
По вечерам листала соцсети. Выкладывала фото с видом на море. Ни одного сообщения мужу не написала. Он, кстати, тоже молчал.
«И правильно, — думала Светлана, намазываясь кремом после душа. — Пусть поймёт, что я не обязана жертвовать собой».
Но на четвёртый вечер что-то изменилось.
Она сидела в ресторане отеля — один из тех вечеров, когда не хочется в номер, но и компании нет. Заказала вино. Смотрела, как официанты сновали между столиками, как пары держались за руки, как дети носились между пальмами.
За соседним столиком сидели две пожилые женщины. Одна — с тростью, седая, но ухоженная. Вторая — помоложе, лет шестидесяти, в ярком платке.
Светлана сначала не слушала. Просто фоном слышала их негромкий разговор. Но потом…
Потом одна из них — та, что с тростью — сказала:
— Знаешь, Галь, я своему зятю так благодарна. Он меня к себе забрал после больницы. Ухаживал, как за родной матерью.
— Повезло тебе, Тань, — вздохнула вторая. — А моя сноха. Ну что тебе сказать. В глаза не смотрит. Говорит, мол, сын пусть разбирается, она «не нанималась».
Светлана замерла с бокалом в руке.
— Не нанималась, — повторила первая женщина и покачала головой. — Страшные слова. Старость ведь всех нас ждёт, Галечка. Хорошо, если будет кому подать воды.
Что-то внутри Светланы дрогнуло. Больно так. Остро.
Она допила вино залпом и быстро встала.
Ночью не спалось.
Светлана лежала под кондиционером, смотрела в потолок, и в голове прокручивались картинки. Одна за другой. Как в старом киноаппарате.
Вот свекровь — ещё до инсульта — пытается застегнуть пуговицу на кофте. Руки дрожат. Никак.
А Светлана стоит в дверях и говорит:
— Валентина Петровна, ну сколько можно! Сама виновата, что довела себя до такого. Надо было за здоровьем следить!
И лицо свекрови. Боже. Как она тогда посмотрела. Не обиженно даже. Хуже. Пусто так. Будто погасла внутри.
Светлана перевернулась на бок. Зажмурилась.
Но картинки не останавливались.
Вот Андрей варит матери суп. Сам. Потому что Светлана демонстративно ушла в спальню «отдыхать от всех».
Светлана села на кровати. Включила свет.
И вдруг подумала: «А если бы это была моя мама?»
Если бы её мама — вот так же беспомощно — не могла застегнуть пуговицу?
Если бы упала?
Неужели она сказала бы Андрею: «Я не нанималась её нянчить»?
Стыд накрыл волной. Оставшиеся дни на море тянулись мучительно.
Светлана больше не выкладывала фото. Не улыбалась. Сидела на пляже и смотрела в одну точку.
Вспоминала как Валентина Петровна — ещё здоровая, энергичная — пекла им пироги. Привозила банки с вареньем. Гладила Андрею рубашки, потому что «он же мой сын, как я могу не помочь».
Как после свадьбы подарила Светлане золотые серьги — свои, семейные. Сказала: «Ты теперь мне как дочь».
А что Светлана?
Раздражалась на каждый звонок. Закатывала глаза, когда муж ездил к матери. Считала каждую минуту, проведённую рядом с ней, — потерянным временем.
«Я замуж выходила не для того, чтобы твою мать нянчить».
Боже. Какие страшные слова.
Она ведь не нянчить вышла замуж. Это правда.
Светлана закрыла лицо руками.
И тут — впервые за все эти дни — заплакала.
Самолёт приземлился поздно вечером. Октябрьская столица встретила холодным дождём и ветром, который задувал прямо под куртку.
Светлана ехала в такси и репетировала слова.
«Прости меня. Я была неправа».
«Андрей, я поняла».
Но все эти фразы звучали фальшиво. Как заученные. Как из плохого сериала.
Она молчала и смотрела в окно — на мокрые улицы, на редкие фонари, на людей под зонтами.
В окнах их квартиры было темно.
Светлана достала ключи — и замерла.
Ключ не входил.
Она попробовала ещё раз. Медленно. Аккуратно.
Не входил.
— Замки поменяли, — сказал голос снизу.
Светлана вздрогнула. Обернулась.
У подъезда стоял сосед — дядя Володя с третьего этажа, выгуливал таксу.
— Что? — только и смогла выдавить она.
— Ваш муж. Недели две назад. Слесаря вызывал. Сказал, что переезжает к матери. Насовсем.
Насовсем.
Это слово ударило в грудь.
— Спасибо, — прошептала Светлана и побрела обратно к машине.
Она сняла квартиру на окраине. Дешевую студию. С видом на стройку и круглосуточный магазин.
Первую неделю просто лежала. Смотрела в потолок. Заказывала еду. Не отвечала на звонки подруг. Благо отпуск еще не закончился.
Андрей не писал.
Вообще.
Она проверяла телефон каждые десять минут. Ничего. Тишина.
Прошла неделя.
Светлана вышла на работу. Коллеги спрашивали: «Как отдохнула?» Она кивала и улыбалась. Мол, отлично. Море. Солнце.
По вечерам она ходила по городу. Без цели. Просто шла — через дворы, по набережной, мимо закрытых кафе.
Однажды зашла в торговый центр. Бродила между витринами.
И вдруг — увидела Андрея.
Он стоял у стеллажа с продуктами. Выбирал что-то. Читал этикетки — так сосредоточенно, как всегда.
Светлана замерла за колонной.
Боже. Какой он усталый. Плечи опущены. Лицо осунулось.
Он взял банку детского питания. Потом — упаковку памперсов для взрослых.
Светлана зажала рот рукой.
Памперсы. Значит, свекрови совсем плохо.
Андрей расплатился. Сложил покупки в пакет — медленно, старательно. И пошёл к выходу.
Светлана сделала шаг вперёд. Хотела окликнуть.
Но он обернулся — и на секунду их взгляды встретились.
Он остановился.
Светлана замерла. Сердце колотилось так, что казалось — весь торговый центр слышит.
Но Андрей только качнул головой — едва заметно — и пошёл дальше.
Будто её здесь нет.
Светлана не помнила, как добралась до съёмной квартиры.
Села на пол. Спиной к стене. И заревела.
Навзрыд. Она потеряла его.
Вот так. Глупо. Страшно. Окончательно.
Потеряла человека, который любил её двенадцать лет. Который прощал её колкости. Который варил кофе по утрам и гладил по голове, когда ей было грустно.
Который просто был — рядом.
А она?
Она требовала. Обвиняла. Считала, что мир ей должен.
«Я замуж выходила не для того, чтобы твою мать нянчить».
Эти слова теперь жгли изнутри. Как кислота.
Потому что Андрей не выбирал между нею и матерью.
Он просто не мог бросить беспомощного человека.
А она?
Она бросила их обоих.
И вдруг — сама не понимая зачем — поехала к их дому.
Вышла из метро. Медленно пошла знакомыми дворами.
Светлана остановилась и долго стояла у входа.
А потом — совсем тихо — прошептала:
— Прости меня, Андрюш. Прости.
И только тогда поняла главное.
Она любит его.
Любит так сильно, что готова на всё.
Рука поднималась — и опускалась. Снова поднималась.
Что она скажет? Как посмотрит в глаза?
Но потом — глубокий вдох — и она нажала на звонок.
Шаги за дверью. Медленные. Осторожные.
Дверь открылась.
Валентина Петровна. С палочкой. Седая. Худая. Но живая.
Они молчали. Просто смотрели друг на друга.
Светлана чувствовала, как горло сжимается, как слёзы подступают, как внутри всё дрожит.
— Валентина Петровна… — голос сорвался. — Я… Простите меня. Пожалуйста. Я такая дура.
Старая женщина стояла неподвижно. Потом медленно протянула дрожащую руку — и коснулась Светланиной руки.
— Проходи, дочка, — тихо. — Холодно же.
И это «дочка» сломало всё.
Через несколько дней они сидели втроём на кухне.
Андрей наливал чай. Светлана резала хлеб — аккуратно, тонкими ломтиками, как любила свекровь.
Валентина Петровна смотрела на них — и улыбалась.
Светлана подала ей кружку. Их пальцы соприкоснулись на секунду.
— Спасибо, доченька.
Андрей посмотрел на жену. Впервые за все эти месяцы — так, как раньше. Тепло.
Вечером, когда свекровь уснула, они вышли на балкон.
Город сиял огнями. Снег падал крупными хлопьями.
— Я боялась, что ты не простишь, — прошептала Светлана.
Андрей обнял её со спины. Прижал к себе.
— А я боялся, что потерял тебя навсегда.
Она повернулась. Посмотрела в его глаза.
— Больше никогда. Слышишь? Никогда я тебя не брошу.
— Знаю, — улыбнулся он. — Знаю, Светик.
И поцеловал — нежно, бережно.
