Мама не брала трубку. Вера звонила ей уже в десятый раз, и руки тряслись от ужаса, потому что последнее сообщение от мамы было такое: «что-то у меня двоится в глазах, ничего не пойму…». Когда пришло это сообщение, Вера была в ванной. Да, она была в ванной слишком долго. Мама бы точно ей это сказала и напомнила о счетах за воду. Но сегодня у Веры была причина: парень, с которым она встречалась почти год и ради которого даже оформила на себя кредит, бросил её, сказав, что у него немного другой образ будущей жены.
-Если бы ты похудела, – сказал он. – Наколола губы, волосы нарастила… У моих корешей девочки вон какие, ты сама видела. Чем я хуже?
Когда Вера напомнила ему про кредит, Стас сделал вид, будто не понял её намёка на то, что он ей что-то должен. И теперь она осталась с долгами и без парня. И как бы ещё не остаться без мамы.
Пришлось вызывать такси на последние деньги и ехать к маме – с мокрыми волосами зимой на троллейбусе не поедешь. Мама открыла дверь и с удивлением спросила:
-Что ты здесь делаешь?
-Я думала… Ты трубку не брала. Я испугалась.
Мама посмотрела на Веру испепеляющим взглядом.
-Ты намекаешь на то, что я старая? И меня нужно проверять, словно безумную старуху?
-Да нет же, мама, я просто…
-Просто она! Надо же было так в отца уродиться – подлое создание!
Мама закрыла дверь у Веры под носом. И это значило, что Вере нужно было ехать обратно. А денег на такси не было. И она пошла на остановку. Волосы быстро покрылись сосульками, а зубы стали стучать, как в дурацком мультике. Вера старалась не плакать, но не получалось – было страшно обидно, что мама выгнала её. Снова. Не в первый раз.
В первый раз мама её выгнала, когда Вере было пять лет. Тогда Вера пролила краски на мамину белую юбку, и мама громко кричала, била её этой юбкой, а потом вообще выгнала. Вера долго сидела на детской площадке и плакала: она не знала, куда ей идти. Вечером мама вышла и велела ей идти домой. Она кричала на Веру так, словно это Вера сама ушла.
Когда Вера познакомилась с дядей Вовой, она выгнала Веру по-настоящему, и семь лет Вера прожила с бабушкой, пока та не умерла. А ещё два года мама снимала ей комнату, объясняя это тем, что Вере будет далеко ездить в школу. Дальше было общежитие в техникуме, комната напополам с подружкой, и только два года назад Вера смогла снять себе маленькую квартирку, в которой жила одна, надеясь на то, что так у неё получится, наконец, завести отношения: прошлые её парни сбегали, узнавая, что в двадцать пять Вера всё ещё снимает комнату напополам с подружкой. Правда, как оказалось, теперь, дело было не только в комнате.
-Ты некрасивая, – говорил ей Стас. – И ты должна как-то это компенсировать.
Вера старалась. Она научилась вкусно готовить, слушала его длинные монологи и восхищалась им, платила за себя сама и дала ему деньги на ремонт машины.
-Я же тебя вожу, – объяснял тогда он.
Теперь не будет возить. А кредит отдавать Вере.
Конечно, Вера заболела. А это было совсем не вовремя: она только устроилась на новую работу. Прошлый начальник терпеть не мог больничные, а тут испытательный срок, и вот! Но начальница спокойно сказала:
-Лечись, конечно.
Вера вроде лечилась. Но с каждым часом становилось всё хуже. В какой-то момент она поняла, что теряет сознание. Испугалась. Позвонила маме, но та не взяла трубку. И тогда сама вызвала скорую. А дальше… Дальше она уже не помнила.
Очнулась она в больнице. Голова была чугунная, во рту сухо, так что язык еле поворачивается.
Оказалось, что у Веры было воспаление лёгких. И самое стыдное, что врачи не смогли дозвониться до мамы – та не брала трубку. Поэтому позвонили Марине Алексеевне – начальнице, потому что предпоследний вызов был ей. Начальница привезла Вере вещи и звонила ей, спрашивала, как она себя чувствует.
-Хорошая у вас мама, – сказала соседка по палате.
Вере было стыдно, но она не стала говорить соседке, что Марина Алексеевна – не её мама.
Но на следующий день Марина Алексеевна приехала навестить Веру.
-Как ты? – спросила она.
-Спасибо, лучше, – прошептала Вера и тут же почувствовала, как у неё предательски задрожали губы.
Она смотрела на руки Марины Алексеевны – ухоженные, с коротким аккуратным маникюром, снимавшие крышку с термоса. Запахло куриным бульоном, наваристым и золотистым, как раз таким, какой когда-то варила бабушка.
-Домашний, – просто сказала Марина Алексеевна, как бы отвечая на немой вопрос. – Муж приготовил. Говорит, больных надо отпаивать бульоном.
Она налила его в кружку и протянула Вере. Та взяла кружку дрожащими пальцами. Первый глоток обжёг губы, но тепло разлилось по всему телу, возвращая к жизни лучше любого лекарства.
-Насчёт работы не переживай, – сказала Марина Алексеевна, пока Вера пила. – Мы тебя дождёмся, я пока распределила твои обязанности.
-Я даже не знаю, как вас благодарить, – выдавила Вера, чувствуя, как пылают у неё уши – соседка, кажется, поняла, что никакая Марина Алексеевна не мама.
Марина Алексеевна посмотрела на неё внимательно и удивлённо. Её взгляд скользнул по осунувшемуся лицу Веры, по синякам под глазами.
-Не надо благодарностей. Просто поправляйся.
Она положила на тумбочку шоколадку.
-Это тебе для поднятия настроения. Если что-то нужно – звони.
Она ушла, а Вера ещё долго лежала, глядя в потолок, и ловила это необычное ощущение, что о ней кто-то заботится. Это было словно редкое, почти волшебное лекарство. Оно было таким непривычным, что поначалу даже пугало. Готова ли она к нему? Заслужила ли? Чтобы не думать об этом, Вера решила позвонить маме. Она надеялась, что мама, узнав о больнице, проявит хоть каплю участия. Хоть что-то, кроме раздражения.
Мама взяла трубку после пятого гудка.
-Ну, чего опять? – её голос был словно наждачная бумага.
-Мама, я в больнице. С воспалением лёгких.
Секундная пауза. Сердце Веры замерло в глупой надежде.
-И чего? Я тебе не сиделка, там врачи есть. Нет, ну вся в отца! Он тоже был слабаком, нытиком, вечно болел. И ты вся в него. Никакой стойкости. Одни проблемы.
Вера опустила телефон. Слёз не было. Была только знакомая пустота внутри. Та самая, что заполнялась раньше долгами, неудачными отношениями и попытками заслужить любовь, которой не существовало.
Вечером ей пришло сообщение от Марины Алексеевны: «Как самочувствие? Нужно ли что-то принести завтра?»
Вера сжала телефон в руке. Сердце заколотилось с непривычной, смешной радостью. Она писала ответ, стирала, снова писала, подбирая слова, не слишком личные и не слишком холодные. В итоге отправила: «Спасибо, мне уже гораздо лучше. Если несложно, можно тетрадку для записей?»
Ответ пришёл почти мгновенно: «Конечно. До завтра».
И Вера поняла, что ждёт завтрашнего дня с таким нетерпением, с каким не ждала ничего очень и очень давно. Она прижимала телефон к груди и чувствовала, как в её душе, израненной и холодной, прорастает хрупкий, но живой росток – росток той самой привязанности, которой ей так не хватало всю жизнь.
Когда Веру выписали, Марина Алексеевна вызвала ей такси и настояла, чтобы Вера взяла ещё два дня отгула «для полного восстановления».
-Не геройствуй, здоровье дороже, – сказала она, и это было так непривычно.
Кто-то заботится о ней. Кто-то считает её важной. Вера так хотела хоть как-то отплатить за эту заботу, что вышла на следующий день на работу.
Марина Алексеевна, проходя мимо её стола, остановилась.
-Как самочувствие? Не надо было торопиться.
-Всё хорошо, спасибо, – улыбнулась Вера.
Как-то так вышло, что они стали иногда пить кофе вместе: Марина Алексеевна сама звала Веру зайти к ней в кабинет и предлагала обсудить рабочие моменты, незаметно переходя на личные темы. Она не допытывалась у Веры про её жизнь – осторожно спрашивала, никогда не осуждала и не делала замечаний, что Вера неправа. И сама рассказывала про себя: про сына Костю, который уехал в Канаду, и по которому они с мужем сильно скучают, что собаку Альфу, которой осталось уже немного, и это сильно пугало Марину Алексеевну, про мечты о дочери, которые так и не исполнились.
Втайне Вера стала представлять, будто Марина Алексеевна – её мама, мечтала о том, какая бы у неё была жизнь, если она родилась в такой семье. И что самое странное, именно эти её чувства помогали не сердиться на настоящую маму: Вера звонила ей, переводила денег, когда мама просила, и даже договорилась вместе с ней отпраздновать Новый год. Вера предлагала вместе приготовить всё к новогоднему столу, но мама сказала, что и сама справится, попросив перевести ей деньги на продукты, что Вера и сделала. Тридцать первого декабря она купила торт, нарядилась в самое красивое платье и поехала к маме.
-Вера? А что ты здесь делаешь? – в глазах матери не было ни капли радости, только раздражение. За её спиной виднелся накрытый стол на двоих и незнакомый усатый мужчина с рюмкой в руке.
-Мы же договаривались, что встретим Новый год вместе, – промямлила Вера.
Мама фыркнула, отступив вглубь прихожей, чтобы закрыть собой происходящее в комнате.
-Вот ещё! У меня, можно сказать, личная жизнь наладилась. А ты вечно всё портишь!
Дверь захлопнулась. Вера застыла на площадке, сжимая в окоченевших пальцах ручку пакета с тортом. Из-за двери донёсся сдавленный смех и бормотание: «вечно какие-то проблемы, не жизнь, а наказание».
Пришлось вернуться домой. В своей тихой квартире Вера расстелила скатерть, поставила торт, быстренько нарезала подобие салата «Оливье» в полной тишине, и слёзы капали прямо в тарелку, словно без этого секретного ингредиента никак нельзя было обойтись.
В полночь она набрала сообщение Марине Алексеевне. Простое, тёплое, без намёка на своё отчаяние: «С Новым годом! Здоровья, счастья и спасибо за всё, что вы для меня делаете. Вы – самый добрый человек в моей жизни».
Ответ пришёл почти мгновенно. «И тебя с Новым годом, Верочка! Где празднуешь? Как настроение?»
Она не могла врать. «Сижу дома, в тишине. Праздную с котом))» – она приписала смайлик, чтобы скрыть всю глубину своего одиночества.
Через минуту зазвонил телефон. Это была Марина Алексеевна.
-Нечего сидеть одной в такую ночь. Собирайся, сейчас за тобой заедет мой сын, у нас тут большая компания, будет с кем пообщаться.
Протестовать было невозможно. Через сорок минут Вера, красная от смущения и волнения, стояла на пороге просторной, уютной квартиры. Её встретила Марина Алексеевна в нарядном платье.
Гостей и правда было много, и Вера быстро перестала чувствовать неловкость. А ещё было удивительно, что здесь никто не напивался – у мамы Новый год без алкоголя не был праздником. Костя так вообще не пил. Он сидел за столом напротив Веры, и в какой-то момент их взгляды встретились, и между ними проскочила та самая, мгновенная и ясная искра – симпатия, интерес, предвкушение. Вера отвела глаза, смущённо улыбаясь. Она смотрела на гирлянды, отражавшиеся в окне, на сияющее лицо Марины Алексеевны, на улыбку этого незнакомого парня, и чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Тот новогодний вечер стал точкой отсчёта. Сначала были осторожные сообщения, затем долгие звонки, когда Костя уехал обратно в Канаду, а потом – его внезапный прилёт через два месяца.
Их роман развивался стремительно, как будто навёрстывал упущенное время. Для Веры Костя стал не просто парнем. Он был воплощением той самой нормальности, надёжности и тепла, о котором она всегда мечтала. В его присутствии раны, нанесённые матерью и Стасом, потихоньку затягивались. Он не требовал, чтобы она менялась, не упрекал за прошлое. Он просто был рядом, и его любовь казалась прочным щитом от всего мира.
Марина Алексеевна сначала лишь мягко улыбалась, наблюдая за ними. Она приглашала Веру на семейные ужины, интересовалась её делами, и Вера почти поверила, что нашла не только любовь, но и ту самую, настоящую семью.
Но однажды Вера случайно услышала разговор, непредназначенный для её ушей.
-Просто не понимаю, что он в ней нашёл, – это был голос Марины Алексеевны, но жёсткий, непривычно резкий. – Девушка с таким багажом… Мать-алкоголичка, сама по психологам должна ходить, комплексы на комплексах. Я ей, конечно, сочувствую, помогаю. Но чтобы моему сыну? Нет, извини. Ему нужна девушка стабильная, без этих вечных трагедий. Она ему всю жизнь испортит.
Вере показалось, что сердце остановилось. Она не слышала, что ответил муж Марины Алексеевны. Она уже бесшумно отступала от двери, по щекам текли горячие слёзы. Она не хотела выдавать своё присутствие, но случайно задела стул, который упал, и Марина Алексеевна поняла, что Вера всё слышала.
Девушка с психологическими проблемами.
Мать-алкоголичка.
Испортит всю жизнь.
Каждое слово било точно в цель, в самое больное, подтверждая все её самые страшные опасения. Она была жалким существом, о котором можно позаботиться, но нельзя полюбить.
Вера не помнила, как вышла из дома, как села в первую попавшуюся маршрутку. Телефон разрывался от звонков – звонил Костя, потом Марина Алексеевна. Вера отключила телефон. Она не будет никому портить жизнь. Марина Алексеевна права – она недостойна такого парня, как Костя.
Вера уволилась. Марина Алексеевна звонила десятки раз, писала длинные сообщения, извинялась. Но Вера молчала. Заговорить – означало снова вскрыть рану, впустить в свою жизнь человека, чья жалость оказалась ядом. Она нашла новую работу, подальше от старого офиса, и погрузилась в рутину, как в спасительный кокон.
И тогда случилось то, чего она не ждала. Соседка мамы сообщила об инсульте. «Она одна, помочь некому», – сказала женщина, и в её голосе не было осуждения, лишь усталая констатация факта.
Вера переехала к маме. Она кормила, мыла и переворачивала молчаливую, беспомощную женщину, которая всю жизнь винила её в своём несчастье. Мама уже не могла ругаться. Она лишь смотрела на Веру мутными глазами, и Вера не могла понять, что в этом взгляде: ненависть, стыд или просто пустота.
В один из таких дней Вера поняла, что беременна. Тест показал две полоски, и мир замер. Страх был оглушительным. Одна. С ребёнком. С больной матерью. С кредитом. Но под этим страхом, как маленький росток под асфальтом, пробивалось что-то твёрдое, неизвестное ей прежде – решимость.
Мама умерла тихо, во сне. Вера организовала похороны одна, под холодным весенним дождём. Стоя у свежей могилы, она чувствовала не горечь, а странное, горькое облегчение.
А потом был роддом, схватки, крик. И маленький, тёплый комочек на её груди – Егор. Теперь у неё есть тот, кого она будет любить безусловно. Тот, для кого она никогда не станет обузой.
Однажды в субботу, в парке, где Вера обычно гуляла с Егором, она увидела её. Марина Алексеевна сидела на лавочке одна. Она была неузнаваема – похудевшая, седая, с потухшим взглядом, в котором угадывались следы былой элегантности. Вера уже хотела отвернуться, но та подняла голову. Их взгляды встретились. В глазах Марины Алексеевны мелькнуло сначала недоумение, потом – мучительная боль.
-Вера…
Почему-то Вера сразу поняла, что стоит за этим коротким вздохом, за этой бледностью и чёрной одеждой. Костя. Его не стало полгода назад, когда его сын ещё даже не родился.
Воздух вырвался из лёгких Веры. Мысль, что его больше нет, была невозможной.
-Я звонила тебе… хотела сказать…
Голос Марины Алексеевны сорвался. Она смотрела на Егора, и в её глазах стояла такая бездонная тоска, что Вера не выдержала.
-Его зовут Егор, – тихо сказала Вера. – И это сын Кости.
Марина Алексеевна замерла, словно боялась спугнуть эти слова. Потом её лицо исказилось от рыданий, которые она пыталась подавить. Она закрыла лицо руками.
-Верочка… Прости меня, ради бога, прости! Я была слепа и жестока. Я умоляю тебя, позволь… Позволь мне иногда его видеть. Я ничего не требую, просто видеть его…
Вера смотрела на эту сломленную горем женщину. На ту, что когда-то спасла её в больнице, согрела бульоном и надеждой. И ту, что отняла эту надежду одним разговором. Она протянула руку и коснулась ладони Марины Алексеевны.
-Хотите его подержать?
И в тот момент, когда её пальцы сомкнулись на холодных пальцах Марины Алексеевны, что-то встало на место. Не та прежняя, восторженная привязанность, а что-то новое, прочное и зрелое.
-Хочу, – всхлипнула женщина.
Вера взяла сына из коляски и протянула Марине Алексеевне. Та не захотела делить с Верой своего сына. А Вера… Вера готова с ней поделиться…
