-У меня с ним ничего не было!
Алина повторяла это уже в десятый раз. Но Борис ей не верил.
Ситуация получилась дурацкая. И всё из-за Гали.
С Галей Алина дружила со школы – классическая женская дружба. После третьего бокала они всегда включали Лолиту и начинали подпевать: «Пусть говорят, что дружбы женской не бывает…».
Нет, Галя ни в чём не была виновата. Она хотела как лучше. Борис Гале никогда не нравился, она считала, что Алина достойна лучшего.
С Борисом Алина познакомилась в аспирантуре. Он преподавал философию, носил обеды в контейнере, а пуговицы на его костюме вечно висели на одной ниточке. Однажды на пару она взяла с собой нитки и иголку и предложила:
-Борис Владимирович, давайте пиджак, я вам пуговицы пришью.
Он покраснел как мальчишка. С этого и начался их роман.
-Он же старый! – кривила нос Галя. – И некрасивый! Зачем тебе такой? Хочешь, я тебя с Павликом познакомлю? У него своя автомойка, в спортзале каждый день – за таким точно как за каменной стеной…
Галя вечно мечтала с кем-то её познакомить. Алина же влюбилась в Бориса раз и навсегда. И всё было в их браке хорошо, кроме того, что детей у них не было.
Первые годы Алина не сильно напрягалась – надо было окончить аспирантуру, написать диссертацию. Защитившись, она взялась за дело: прошла всех врачей, два года лечилась, пока один из них не сказал, что нужно проверить мужа. И оказалось, что Борис бесплоден.
Они не сдались сразу: было четыре года бесконечных лечений, тестов на овуляцию, два протокола ЭКО. И Алина бы не сдалась, она уже готовилась к третьему протоколу, когда Борис сказал:
-Малыш, хватит. Ты знаешь, у меня работа, я не могу всё время отпрашиваться, переносить лекции. Тебе что, мало нас двоих? По-моему, нам хорошо и так.
Алине не было хорошо. Мысли о ребёнке стали такими навязчивыми, что она везде видела детей, беременных, лучащихся счастьем. Но Борис этого не понимал: его голова всегда была забита лекциями, книжками, студентами и совсем немного Алиной.
Она вышла из дома, чтобы немного успокоиться и придумать план, как уговорить Бориса на новый протокол. Солнце светило так назойливо, что это раздражало Алину. Оно не имело права светить, когда внутри у неё была сплошная, непроглядная ночь. Но город тоже подключился к игре: им было всё равно, что сейчас чувствует Алина. Прямо у входа в парк на неё налетела коляска. Её толкала юная, сияющая девушка. Из коляски выглядывал пухлый карапуз в смешной шапке и сосредоточенно жевал собственный кулак. Алина инстинктивно отпрыгнула, сердце ёкнуло, будто получило удар током.
Она ускорила шаг, но тут взгляд упал на беременную девушку, сидящую на скамейке в парке. Девушка положила руки на огромный, туго натянутый живот и улыбалась чему-то своему, тайному. Алина почувствовала физическую боль внизу живота, пустую, ноющую. Ей вдруг дико захотелось подойти и прикоснуться к тому животу, поймать эту волшебную вибрацию жизни. Она опустила голову и прошла мимо.
Дальше – больше. Детская площадка гремела, как адский оркестр. Визг, смех, крики: «Мама, смотри!». Мамы, такие разные – уставшие, счастливые, строгие – стояли рядом. Они были в своём клубе, в котором у Алии не было и никогда не будет места. Алина чувствовала себя прозрачной. Все смотрят сквозь неё, не замечая её боли. Она – призрак в мире живых.
В кафе, куда она зашла спрятаться, за соседним столиком молодая пара укачивала младенца. Он заплакал, и мать с нежностью взяла его на руки. Алина смотрела, не в силах отвести глаз. Её собственные руки никогда не узнают этой тяжести, никто не будет успокаиваться в её руках, там мило причмокивая губками.
Она выскочила из кафе, почти бегом. Хотелось плакать, но слёзы застряли где-то глубоко внутри, образуя горький комок безысходности.
Возле магазина игрушек она остановилась как вкопанная. В витрине сидел огромный плюшевый мишка. И Алина представила, как она дарит его своему сыну или дочке на Новый год. Как зажигает гирлянду, а Борис читает сказку. Картина была такой яркой, такой реальной, что у неё перехватило дыхание.
И тут её накрыло. Волна горя, злости, зависти и бесконечной, вселенской тоски. Она прислонилась к холодной стене дома, закрыла глаза и, наконец, разрешила себе плакать. Тихо, безудержно. Она плакала по детям, которые не родились. По надеждам, которые рассыпались в прах. По Борису, которому было всё равно на её горе. Она чувствовала себя самой одинокой женщиной на всей планете. Вселенная бесконечно множила жизнь, она бурлила, цвела и рожала на каждом шагу, а её, Алину, вычеркнули из этого процесса навсегда.
Прошло десять минут. А, может, полчаса. Слёзы иссякли, оставив после себя пустоту и тяжесть. Алина вытерла лицо, подняла голову. Мир не изменился. Всё так же бежали по своим делам люди, так же светило солнце, так же смеялся где-то ребёнок. Домой возвращаться не хотелось, и она поехала к Гале. Они пили чай с молоком, дети Гали облепили Алину с двух сторон, но на этот раз ей не было грустно: дети подруги были ей как свои, она была крёстной у старшего, да и младшего любила не меньше.
-Приезжай в субботу ко мне на дачу, – предложила Галя. – У золовки день рождения, мы девичник решили устроить. Приезжай, тебе же нужна перезагрузка! Только девочки, шашлык, бассейн и разговоры за жизнь. Никаких мужчин!
Алина сопротивлялась: мысль о том, чтобы провести вечер, делая вид перед счастливыми подругами, что всё хорошо, вызывала тошноту. Но Галя была настойчива, и она действительно хотела как лучше.
Дача Гали была роскошной – не старый домик с грядками, а современный коттедж с панорамными окнами, выходящими к реке. И девичник действительно начался как положено: подруги, большинство из которых уже были мамами, вели задушевные разговоры. Алина пыталась расслабиться, но каждое обсуждение садика, уроков и родительских чатов било её по больному месту. Она чувствовала себя белой вороной, пришельцем с другой планеты.
И тогда Галя, видя её отрешённость, с хитрой улыбкой подсела к ней.
-Слушай, есть один человек. Он тут рядом живёт. Вова. Бизнесмен, в разводе, сын с бывшей остался. Не хочешь просто познакомиться, пообщаться? Он не против нового знакомства.
-Галя, нет! – сразу же запротестовала Алина. – Я не для этого сюда приехала. И вообще…
-Да ладно тебе! Никто ни к чему не обязывает! Просто пофлиртуешь, самооценку поднимешь. Борис твой как дед ходит, а тебе же нужно внимание мужчины!
Прежде чем Алина успела что-то возразить, Галя уже куда-то исчезла, а через пятнадцать минут на террасе появился он. Вова. Высокий, уверенный в себе, с дорогими часами на запястье и насмешливым взглядом. Он был полной противоположностью Борису – молодой, опрятный, уверенный в себе.
Галя ловко всех распихала по углам, оставив их одних. Вова оказался приятным собеседником. Он не лез в душу, говорил легко, шутил. И смотрел на Алину с нескрываемым интересом. Это льстило: она и забыла, каково это – внимание мужчин.
Они разговаривали, смеялись. Он налил ей вина. Она позволила себе расслабиться. Он рассказывал о своём сыне, и в его глазах светилась такая безусловная любовь, что у Алины сжалось сердце. Даже этот мужчина, такой земной и настоящий, был частью того мира, в котором ей не было места.
Вова пересел ближе. Их колени почти соприкасались. Он сказал какой-то комплимент, и Алина засмеялась, запрокинув голову. В этот момент она поймала себя на мысли: а что, если? Один шаг. Одна ночь. И тогда произойдёт то, о чём она так мечтает, раз с Борисом не получается…
Мысль была предательской и оттого ещё более сладкой. Она позволила себе представить это хотя бы на секунду. Но тут её взгляд упал на телефон. На заставке – фото с Борисом, сделанное ещё во время их первой, полной надежд попытки ЭКО. Они тогда были так близки, казалось, даже дышат в унисон.
Ледяная волна стыда накатила на неё. Что она делает? Сидит здесь, флиртует с незнакомым мужчиной, пока её муж, лучший, самый честный и любящий человек в её жизни, ждёт её дома?
-Извините, мне пора, – резко сказала она, поднимаясь с дивана.
Вова удивлённо поднял бровь, но не стал удерживать. Галя хлопала глазами, пытаясь понять, что случилось. Но Алина уже мчалась к такси, вызванному через приложение, с одним желанием – быстрее оказаться дома. С Борисом.
В квартире было тихо. Борис спал. Она легла рядом, стараясь не шелохнуться, чувствуя себя самой последней дрянью. Она не сделала ничего, но одна мысль о возможной измене казалась ей предательством.
Наутро Борис был молчалив. Она пыталась шутить, рассказывала про «девичник», опуская, конечно, присутствие Вовы. Он кивал, но не смотрел ей в глаза.
А потом он взял телефон и надолго ушёл в ванную. Когда вышел, лицо его было серым, безжизненным.
-Что случилось? – испуганно спросила Алина.
Он молча протянул ей телефон. На открытой странице Гали в соцсети был весёлый коллаж с «девичника». Фото у бассейна, с бокалами… И видео. Короткое, снятое из окна дома. На нём была запечатлена терраса. Она и Вова. Сидят близко-близко. Он что-то говорит, она смеётся, запрокинув голову, и касается его руки. Кадр был вырван из контекста, но выглядел так, будто между ними – полная идиллия и взаимный интерес.
У Алины похолодело внутри.
-Это не то, что ты думаешь! Это сосед Гали, она его позвала, я даже не знала! Мы просто разговаривали, я…
-Ты меня предала, – тихо сказал он.
-Нет! Ты что? Я же ничего не сделала! Мы просто разговаривали! У меня с ним ничего не было!
Она повторяла это снова и снова. А он злился. И потом она совершила ещё одну ошибку.
-Я просто хотела отдохнуть. Отвлечься. Это из-за тебя у нас нет детей, это ты во всём виноват!
Борис побледнел, отстранился, словно она его ударила. А потом принялся собирать чемодан.
-Что ты делаешь?
Алину переполняла паника.
-Я ухожу, – глухо ответил он.
До последнего Алина не верила, что он это сделает. Но когда дверь закрылась, и Алина осталась стоять посреди комнаты, она поняла – это всё по-настоящему. Борис ушёл от неё, дав ей шанс начать новую жизнь. В которой Алина сможет родить ребёнка. Но от другого мужчины.
Тишина в квартире была оглушающей. Алина больше не плакала. Она сидела на полу в гостиной, обняв колени, и смотрела в одну точку. Каждый звук с улицы – смех, голоса, сигнал машины – казался насмешкой. Мир жил своей жизнью, а её мир рухнул окончательно.
В дверь позвонили. Сначала робко, потом настойчивее. Алина не хотела никого видеть. Может, это Галя, которая наконец-то поняла, что натворила? Пусть уезжает, это она во всём виновата!
Но звонок не умолкал. Алина с трудом поднялась и, пошатываясь, подошла к двери. В глазке была видна бледная, испуганная девичья физиономия. Люба, соседка снизу.
Алина открыла. Люба стояла, переминаясь с ноги на ногу, её пальцы теребили край кофты. Она смотрела куда-то мимо Алины.
-Бориса нет? – прошептала она.
-Нет, – голос Алины прозвучал хрипло, словно чужой. – Его не будет сегодня.
-Кран у нас плохой. Течёт. Очень. Бабушка кричит.
Люба говорила обрывочно, с трудом подбирая слова. Алина вздохнула. Борис всегда им помогал: то лампочку вкрутить, то счётчики посмотреть. Он был для них единственной связью с адекватным миром.
Теперь это была её обязанность. Делать что-то, хоть что-то, чтобы не сойти с ума.
-Иди, я сейчас приду.
Квартира соседок встретила её запахом лекарств и чего-то прокисшего. Бабушка Любы, Анна Ивановна, сидела в кресле и что-то бессвязно бормотала, уставившись в стену. На кухне из-под смесителя на пол била струя воды. Люба в растерянности стояла рядом и пыталась подставить тряпку.
Алина, недолго думая, перекрыла воду под раковиной. Потом нашла номер в своём телефоне и вызвала сантехника. Пока ждала, пыталась навести минимальный порядок, убирая хлам. Она с ужасом думала, как эти двое, – полоумная старуха и девушка с явными особенностями, – вообще выживают.
Люба ходила за ней по пятам, как тень. Алина вдруг заметила, что на девушке старый, растянутый свитер, из-под которого странно выпирает живот. Слишком большой, несоразмерный для её худенькой фигуры.
-Люб, ты не болеешь? – спросила Алина, отложив тряпку. – Живот-то у тебя какой-то…
Люба остановилась и положила ладони на живот с каким-то странным, отрешённым выражением лица.
-Там кто-то есть, – тихо и без интонации сказала она. – Он шевелится. Иногда больно.
Холодок пробежал по спине Алины. Она пристально посмотрела на Любу. Та смотрела на свой живот с любопытством, как на посторонний объект.
-Как давно? – голос Алины прозвучал слишком резко.
Люба пожала плечами.
-Давно. Бабушка говорит, что я толстая. И что надо меньше жрать.
В голове у Алины всё сложилось в ужасающую картину. Неадекватная бабушка. Девушка с особенностями, не способная понять, что с ней происходит. И растущий живот.
-Одевайся, – резко сказала Алина, хватая свою сумку. – Сейчас же одевайся. Мы едем к врачу.
Люба послушно натянула пальто. Бабушка что-то крикнула им вслед из комнаты, но Алина уже выводила девушку из квартиры.
Даже в платной больнице врач сначала попытался отмахнуться: «Вы кто? Мать? Сестра? Нет? Тогда у вас нет никаких прав!». Но Алина была полна такой решимостью, что врач сдался и разрешил ей быть рядом с шестнадцатилетней Любой.
Узист, женщина лет пятидесяти с усталым лицом, водила датчиком по животу Любы. Экран был повёрнут к Алине. И она увидела это. Размытый чёрно-белый силуэт. Голову, ручку, крохотное бьющееся сердечко.
Алина не могла оторвать глаз от экрана. От этого маленького, живого человечка внутри ничего не понимающей Любы. Это была не картинка из интернета, не чужая история. Это было здесь и сейчас.
Она чувствовала не боль и не зависть. Она чувствовала шок, дикий, всепоглощающий ужас за этого ребёнка и щемящую, невыносимую нежность.
-Седьмой месяц беременности, – заключил врач после УЗИ. – Угроза преждевременных родов.
Врачи засуетились, заполняя бумаги, задавая вопросы, на которые Люба не могла ответить. Вызвали соцработницу.
Алина стояла в коридоре, прислонившись лбом к холодной стене. Внутри неё бушевала буря. Слёз не было. Было какое-то новое, неизведанное чувство. Острое, как лезвие, и ясное. Она обернулась и посмотрела на дверь палаты, где теперь находилась Люба. И поняла, что не может просто уйти. Не может оставить их – эту беспомощную девочку и её нерожденного ребёнка – на произвол судьбы, больницы и равнодушных соцслужб.
Её собственное горе, её сломанная жизнь, уход Бориса – всё это вдруг отошло на второй план, стало далёким и призрачным. Здесь и сейчас была другая, настоящая трагедия. И другая, настоящая жизнь.
Она достала телефон. Пальцы сами нашли номер Бориса. Она набрала сообщение, не думая, почти на автомате: «Прости. Я была неправа. Но сейчас мне очень нужна твоя помощь. Речь не обо мне. Речь о Любе, соседке. Она беременна».
Алина отправила сообщение и, глубоко вздохнув, расправила плечи. Впервые за долгие месяцы у неё появилась цель. Не призрачная надежда на чудо, а конкретная задача.
Сообщение ушло в пустоту. Алина почти не надеялась на ответ. Стоя у окна в больничном коридоре, она смотрела на темнеющий город и чувствовала, как внутри всё замирает от ожидания и страха. Страха, что он не приедет. Что его боль и обида сильнее всего.
Но через сорок минут знакомый силуэт появился в конце длинного, пропахшего антисептиком коридора. Борис. Он шёл медленно, руки в карманах старого пальто, которое она так часто зашивала. Он выглядел уставшим, постаревшим за несколько часов.
Они остановились друг напротив друга, не решаясь заговорить первыми. Тишина между ними была густой, болезненной.
-Что случилось? – наконец спросил он глухо.
Алина, запинаясь, путаясь в словах, начала объяснять. Про сорванный кран, про Любу, про её большой живот и отрешённые слова «там кто-то есть». Она говорила про бабушку, про УЗИ и полное непонимание девушкой того, что с ней происходит.
Борис слушал, не перебивая. Его лицо постепенно менялось – от настороженности и обиды к изумлению, которое некоторое время назад почувствовала и она сама.
— Господи, – прошептал он, проводя рукой по лицу. – Бедная девочка. Как это вообще… Кто?
-Не знаю. И, скорее всего, мы никогда не узнаем. Соцработница уже тут была, задавала вопросы. Люба не понимает, о чём её спрашивают. Она просто повторяет, что «там кто-то шевелится».
Они помолчали, обдумывая чудовищность ситуации.
-У неё заберут ребёнка, – тихо сказала Алина. – Бабушка не в себе. Люба не отдаст отчёт в том, что происходит. Ребёнка заберут в детдом сразу после родов. Сразу.
Она посмотрела на Бориса, и в её глазах стоял немой вопрос. Призыв. Мольба.
-Мы должны помочь ей, – сказал Борис, и в его голосе прозвучала знакомая Алине твёрдость. Та самая, с которой он мог часами объяснять студентам сложнейшие философские концепции. Концепции добра и зла. Теперь это была не теория. – Хотя бы просто быть рядом. Чтобы её не запугали, не сломали эти…
Алина кивнула, с облегчением чувствуя, что они снова по одну сторону баррикады. Пусть и в чужой битве за жизнь.
-Я договорилась, что мы заберём её к себе после выписки. Ненадолго. Пока соцслужбы решают судьбу бабушки, оформим временную опеку.
Борис кивнул.
-Да, конечно. Мы можем это сделать.
Наступила неловкая пауза. Самый страшный, невысказанный вопрос повис в воздухе между ними. Он висел в их украдкой брошенных взглядах на дверь палаты, где спала Люба. В том, как они избегали смотреть друг на друга.
Но ни он, ни она не решались произнести это вслух. Слишком свежа была их собственная рана. Слишком горьким был опыт двух проваленных ЭКО. Слишком болезненным было недоверие и предательство, случившееся несколько часов назад. Предложить усыновить этого ребёнка – значило снова открыть ту яму отчаяния, из которой они только начали выбираться. Значило рискнуть получить отказ друг от друга. Слишком было страшно.
-Я пойду, поговорю с врачами, – сдавленно сказал Борис, отводя взгляд.
-Да, давай, – поспешно согласилась Алина. – Я тут посижу, подожду.
Он ушёл, и Алина закрыла глаза. Она представила крохотное личико на экране УЗИ. Представила, как держит на руках этот тёплый, беспомощный комочек. Ту самую жизнь, о которой она так отчаянно мечтала. И она знала, что Борис, там, у стойки администратора, думает о том же. Но их молчание было хрупким мостом над пропастью их общего горя. Перейти его боялись они оба.
Новость о том, что Алина и Борис взяли под опеку Любу и готовятся к рождению ребёнка, разлетелась быстро. И первой, разумеется, примчалась Галя.
Она ворвалась в квартиру, как ураган, пахнущий дорогими духами и уверенностью в собственной правоте.
-Алина, ты с ума сошла?
Люба, сидевшая на диване, вздрогнула и съёжилась. Алина знаком показала Гале замолчать и вышла за ней в коридор, прикрыв дверь.
-Ты о чём? – устало спросила Алина.
-О чём? О том, что ты подписываешься на пожизненную кабалу! – Галя почти не сдерживала голос, её глаза блестели от возмущения. – Ты что, совсем не понимаешь? Посмотри на мать! Она же больная! А кто отец, ты знаешь? Какие гены будут у этого ребёнка? Какая психика? Ты же хотела родить своего, здорового, а не за чужими дефективными детьми ухаживать!
Слова били по больным местам, попадая точно в цель. Все страхи, которые Алина гнала от себя тёмными ночами, все ужасающие «а вдруг» были высказаны вслух с жестокой, дружеской прямотой.
-Галя, помолчи, – резко сказала Алина. – Ребёнок ещё не родился. Никто ничего не знает.
-Да все всё знают! – фыркнула Галя. – Я тебе как подруга говорю: одумайся. Сдай эту дуру в психушку, пусть её ребёнок идёт в систему. Ты свою жизнь сломаешь. И Бориса своего добьёшь. Вы и так еле держитесь, а тут на вас такого навесят… Ты представляешь, если он родится больным? Инвалидом? Вы всю жизнь на лекарства и врачей потратите! Никакой личной жизни! Никаких путешествий! Одна сплошная больница и уход до гробовой доски!
Она говорила то, что думала любая «здравая» женщина на её месте. Галя искренне верила, что спасает подругу от катастрофы.
Алина слушала и смотрела на знакомые черты лица Гали, на её ухоженные руки с идеальным маникюром. Руки, которые качали здоровых, желанных детей. И вдруг она осознала, какая огромная пропасть между ними.
-Ты закончила? – тихо спросила Алина.
-Да я ещё не начинала! Алина, послушай меня…
-Нет, ты послушай меня, – голос Алины окреп, в нём появилась сталь, которой не было очень давно. – Этот ребёнок ни в чём не виноват. Его мать – не «дура», а жертва. И я не собираюсь «сдавать» её. И тем более – отказываться от малыша, если ему понадобится помощь.
-Но ты же сама хотела…
-Я сама ничего не решаю! – Алина повысила голос. – Жизнь дала нам знак. Шанс. Не на «здорового» или «больного». Шанс – просто помочь. Быть там, где мы нужны. И я не знаю, что будет дальше. Но бежать от этого только из-за страха – это не по-человечески.
Галя смотрела на неё с недоумением, как на ненормальную.
-Ты идеализируешь. Ты не представляешь, каково это…
-Я представляю куда лучше, чем ты думаешь! – вдруг крикнула Алина, и в её глазах блеснули слёзы. – Я представляю, каково это – годами ждать любого ребёнка. Здорового, больного, своего, чужого – какая разница! Просто, чтобы он был! И чтобы его можно было любить!
Она отдышалась, вытирая ладонью мокрые щёки.
-Уходи, Галя. И пожалуйста, не приходи с такими разговорами. Ты хочешь лучшего для меня? Так вот: моё лучшее – вот за этой дверью. И я не позволю тебе их оскорблять. Если понадобиться выбирать между тобой и ими, я выбираю их.
Галя побледнела. Она что-то хотела сказать, но передумала, резко развернулась и ушла, громко хлопнув дверью.
Алина прислонилась к стене, дрожа всем телом. Она слышала, как в гостиной скрипнул диван. Вошла Люба. Она подошла к Алине и молча, очень осторожно, обняла её. Её объятия были неловкими, деревянными, но в них была вся искренность, на которую она была способна.
-Не плачь, – прошептала Люба, глядя куда-то в сторону. – Он будет хороший. Я знаю.
И в этот момент Алина поняла, что сделала правильный выбор. Неважно, что решит Борис. Неважно, что скажут другие. Она уже не сможет пойти назад. Это её шанс на материнство, каким бы трудным и странным он ни был.
Роды начались внезапно. Люба, не понимая, что происходит, забилась в угол от дикой боли. Скорая мчалась по ночному городу, а Алина, сжимая её холодную руку, шептала: «Всё будет хорошо, держись, всё будет хорошо». Она говорила это и Любе, и себе, и тому крошечному малышу, который решил прийти в этот мир слишком рано.
Но что-то пошло не так. Врачи в приёмном покое сменили деловую суетливость на молчаливую озабоченность. Давление Любы падало. Сердцебиение ребёнка стало замедляться.
Алину и Бориса оттеснили в сторону, загородив от них носилки белой стеной халатов. Последнее, что увидела Алина – это испуганный, совершенно потерянный взгляд Любы, полный животного ужаса.
Они ждали в коридоре. Часы тянулись мучительно долго. Потом вышел врач – молодой, уставший, с потухшим взглядом.
-Ребёнка спасли. Мальчик. Недоношенный, но будем бороться, – он сделал паузу, и Алина сердцем почувствовала страшное «но». – Мать… К сожалению, не смогли. Отслойка, массивная кровопотеря…
Алина не слышала остального. Мир сузился до точки. Вина накатила на неё такая чудовищная, такая удушающая, что она физически согнулась пополам. Это она захотела себе этого ребёнка. Это она, такая умная, решила всё за неё. И теперь девочки не стало. Словно она, Алина, стала косвенной причиной её смерти. Воровкой, укравшей жизнь ради исполнения своей мечты.
Она не помнила, как они добрались домой. Как прошли дни до похорон. Она была как робот, движимая лишь стыдом и отчаянием. Она боялась смотреть на Бориса, боялась увидеть в его глазах тот же укор.
Он нашёл её сидящей на полу в детской, которую они уже начали потихоньку готовить. Она сжалась в комок и беззвучно раскачивалась.
-Я её убила, – выдохнула она, не глядя на него. – Я так хотела этого ребёнка, что забрала его ценой её жизни.
Борис молча опустился рядом на колени. Он не стал сразу обнимать её, отрицать её слова. Он просто сидел рядом, дыша с ней в одном ритме.
-Нет, – сказал он наконец тихо. Его голос был глухим, но твёрдым. – Ты подарила ей последние недели заботы. Ты была с ней до конца. Без тебя она могла умереть одна в той квартире, и никто бы не узнал. И ребёнок бы погиб вместе с ней. Ты спасла малыша. Да, её судьба была такой. Горькой и короткой. Так должно было случиться.
В его словах не было пафоса, было лишь простое, философское принятие неизбежного. То самое, которое он всегда пытался донести до студентов. Жизнь. Смерть. Случайность. Закономерность.
Он обнял её, и Алина впервые за эти дни разрыдалась. Не от вины, а от горя. По Любе. По их несбывшимся мечтам. По той жестокой цене, которую потребовала судьба за дарование новой жизни.
Они усыновили мальчика. Назвали его Львом – в память о Любе, сильной и беззащитной одновременно.
Иллюзии развеялись очень быстро. Первые месяцы были адом. Лев был слабым, часто плакал, плохо спал. Алина выматывалась до предела. Не было никакого прекрасного материнского счастья – была лишь бесконечная усталость, страх сделать что-то не так, осознание колоссальной ответственности. Иногда ночью, вставая к кроватке, она ловила себя на мысли: а что, если мальчик чувствует, что Алина ему не мать, и поэтому столько плачет? И чувство вины возвращалось к ней.
Однажды, когда Лев снова заходился в плаче, а у Алины не осталось сил его успокоить, в дверь позвонили. На пороге стояла Галя. В руках она держала сумку-холодильник и огромную коробку с памперсами.
-Пришла тебя спасать, – буркнула она, не глядя в глаза.
Алина, с растрёпанными волосами, в растянутой футболке, с плачущим ребёнком на руках, молча отступила, пропуская её внутрь.
Галя, не теряя времени, скинула куртку, вымыла руки и просто забрала Льва у Алины.
-Иди, поешь. Я тебе котлет принесла с пюрешкой, ты же любишь. Душ прими, а то на бомжиху похожа.
И Алина, не в силах сопротивляться, послушалась. Она стояла под горячими струями воды и плакала – уже не от отчаяния, а от облегчения. Оттого, что она не одна.
С тех пор Галя стала частой гостьей. Она не лезла с советами, не говорила «я же предупреждала». Она просто помогала. Привозила еду, сидела с Лёвой, чтобы Алина могла поспать хоть пару часов, делилась историями про своих детей.
Однажды, глядя, как Галя ловко пеленает Льва, Алина тихо сказала:
-Прости меня. Я была слишком резкой с тобой тогда.
-Да ладно, – отмахнулась Галя. – Я тоже. Я думала, что знаю, как будет лучше. А лучше – это просто быть рядом. Вот и всё.
Они помолчали.
-Страшно? – спросила Галя, кивая на заснувшего наконец Льва.
-Ужасно, – честно призналась Алина.
-Нормально. Это навсегда, – улыбнулась Галя. – Но оно того стоит.
Алина подошла к кроватке. Лев во сне пошевелил губками. Он был недоношенным, слабеньким, его будущее было туманным. Но он был её. Не по крови, а по той цене, что была за него заплачена. И по той бесконечной любви, которая рождалась в сердце через усталость, страх и сомнения. Она положила ладонь ему на спинку, чувствуя под пальцами частое, живое биение сердца. Её сына. Их с Борисом Льва.
Прошло полгода, и Алина, наконец, почувствовала почву под ногами. Режим дня более-менее наладился, Лев стал крепче, меньше плакал и однажды даже подарил ей первую, беззубую и самую прекрасную улыбку. Борис читал ему вслух труды философов вместо колыбельных, и Лев заслушивался, увлечённо размахивая ручками. Казалось, жизнь вошла в долгожданное, пусть и непростое, русло. Но тут своё слово решила сказать судьба.
Сначала Алина списала всё на усталость. Головокружение, дикая усталость к обеду – ну конечно, с малышом на руках это норма. Потом добавились головные боли, такие сильные, что темнело в глазах. Она глушила их таблетками, боясь признаться даже себе, что что-то не так.
Страх рос с каждым днём, тихий и удушающий. Он шептал ей по ночам, когда она не могла уснуть: «Это расплата. Ты забрала чужого ребёнка, и теперь твоё тело мстит тебе. Это карма». Она смотрела на Любины фото, которые бережно хранила, и ей казалось, что снимки смотрят на неё с укором.
Она скрывала своё состояние ото всех. От Бориса, чтобы не пугать его. От Гали, чтобы не слышать новых «я же предупреждала». Но однажды, перекладывая Льва в кроватку, мир поплыл перед глазами, и она, теряя сознание, едва успела опустить его на матрасик, чтобы он не упал.
Очнулась она на полу под испуганный плач сына. И страх за ребёнка пересилил суеверный ужас.
Врач в поликлинике, милая женщина лет пятидесяти, выслушала её жалобы с внимательным видом.
-Стресс, недосып, – заключила она и уже собиралась выписывать направления на стандартные анализы, но вдруг остановилась, посмотрев на Алину пристальнее. – Месячные регулярные?
Алина замерла. Она сбилась со счёта. С рождением Льва все её собственные циклы перестали существовать.
-Я не знаю. В последнее время не обращала внимания.
-Сделайте тест, – мягко сказала врач. – На всякий случай. Просто чтобы исключить. А потом уже остальное будем смотреть.
Алина купила тест в первой же аптеке. Это же абсурд. Они годами пытались забеременеть, два ЭКО… Борис не может иметь детей, нет, это невозможно. Это просто смешно.
Она сделала его дома, под пронзительный аккомпанемент плача Льва, даже толком не надеясь ни на что. Поставила на край раковины и побежала укачивать сына.
Через десять минут, уложив его, она вернулась в ванную, чтобы выбросить очередную бесполезную вещь. И застыла.
Две полоски.
Яркие, чёткие, не оставляющие никаких сомнений.
Она не поверила глазам. Схватила коробку, прочла инструкцию ещё раз. Потом другой тест. Результат тот же.
Она медленно сползла по стене на пол и сидела так, не в силах пошевелиться, сжимая в дрожащих пальцах оба теста. В голове не было мыслей. Был только гул. А потом – тихая, нарастающая, всё сметающая на своём пути волна. Не радости. Нет. Сначала – шока. Потом – дикого, животного облегчения.
Это не болезнь. Не расплата. Не карма.
Это – жизнь. Её собственная, такая неожиданная, такая невозможная жизнь.
Слёзы хлынули сами собой – тихие, очищающие. Она смеялась и плакала одновременно, прижимая тесты к груди. Все её страхи, вся вина – всё это оказалось просто туманом, который развеялся перед лицом этого простого, чудесного факта.
Когда Борис вернулся с работы, она встретила его у двери. Не говоря ни слова, она протянула ему заветные полоски.
Он смотрел на них минуту, другую, его умный, философский мозг отказывался воспринимать очевидное. Потом он поднял на неё глаза, и в них она увидела то же самое потрясение, ту же надежду, тот же восторг, что бушевал в ней самой.
-Но… как? – прошептал он.
-Не знаю, – честно ответила Алина, и улыбка разрывала её лицо. – Просто чудо.
Он обнял её, и они стояли так посреди прихожей, качаясь от счастья, а из комнаты доносилось сопение их первенца, Льва. Их сына, который привёл за собой другую, долгожданную жизнь.
И Алина поняла. Не было никакой расплаты. Была лишь странная, извилистая, неподвластная пониманию дорога, которая привела их именно сюда. К этому дому. К этой семье. К этому счастью, которое оказалось гораздо больше и сложнее, чем она когда-либо могла представить.
