— Что значит “знаешь ли”, папа? Где мои вещи? — в голосе Марины уже звучала сталь. Она видела, как он мнется и избегает ее взгляда.
— Я… я взял, — пробормотал он, — Ну, не совсем я… В смысле, не все. Так, по мелочи.
— Мелочь? — она аж оф… удивилась сильно от такого, — Папа, это не мелочь! Там мое пальто! И кастрюли! Половину квартиры вынесли! Если это такой розыгрыш, то мне не смешно. Верни.
— Да я понимаю, — Георгий почесал затылок, — Просто, понимаешь, ты же сказала, что уезжаешь надолго… И все оставила. Потом вообще сказала, что все-таки, наверное, останешься там. Зачем тебе эти кастрюли? Вряд ли бы ты их потащила к своему ненаглядному. А тут…
***
Марина стояла, глубоко вдыхая знакомый, до боли родной запах. Запах чистоты, легкой пыли и чего-то неуловимо “ее”. Запах дома. Этот запах был настолько сильным, что казалось, он вытесняет все остальное — и суету аэропорта, и резкий запах парфюма жениха, который она чувствовала с тех пор, как убежала из того дома, и даже пронзительное чувство разочарования, которое она старательно запихивала куда-то глубоко внутрь.
“Как же хорошо, что я ничего не стала продавать, — пронеслось в голове, и легкая, почти детская радость на мгновение затмила все остальное. Ее двухкомнатная квартира, ее запасной аэродром. Нельзя было торопиться, нельзя было рубить сплеча. А вдруг не сложится? А вдруг этот принц на белом коне окажется обычным, пусть и красиво упакованным, самозванцем? И оказался. Тогда Марина смогла вернуться домой. Без проволочек. Без перепродажи имущества. Вернулась в квартиру, в которой все было так, как и в день ее отъезда.
Солнце заливало комнату, выхватывая знакомые очертания мебели, узор на ковре, ту самую трещинку на потолке, которую она так и не собралась зашпаклевать. Все было на месте. Все, кроме…
Нет, не все.
Ощущение было такое, будто кто-то пришел в ее дом и без спроса передвинул пару вазочек. Или гораздо больше, чем пару…
Она медленно прошла в комнату. Шкаф. Ее старый добрый шкаф, вместилище ее обширного гардероба. Открыла дверцу, будто зная, что там увидит. Драповое пальто, купленное полтора года назад за немалые деньги, не висело на своем обычном месте. Нет. На его месте была пустота. Только качающиеся пустые плечики.
Сердце забилось чаще, это все из-за дурного предчувствия. “Может, я его куда-то переложила? В коробку, когда уезжала?” — пыталась она оправдать очевидное. Она открыла вторую створку. Пусто. Третью. То же самое. Пальто, ее любимое, черное, с тоненьким меховым воротником, исчезло.
Тревога нарастала.
Она бросилась на кухню.
Ее любимый набор кастрюль из нержавеющей стали, который обошелся ей в половину зарплаты. Где он? Она помнила, как аккуратно сложила его в коробку, надеясь, что, если у нее с новой жизнью не сложится, то эти кастрюли ей еще пригодятся. Коробки не было. И кастрюль тоже.
Это что, привидения начали выносить из дома вещи?
— Мама… — прошептала она. И подумала… Мама, к сожалению, ушла два года назад. Но остался папа. Георгий. Ее любимый, немного рассеянный, но такой добрый папа. Он жил здесь же, неподалеку. Именно ему она оставила ключи.
— Присмотри, папочка. Заходи, поливай цветы. Если все-таки там обживусь и решу остаться навсегда, то я потом их заберу… Или тебе подарю. Но пока они тут побудут.
Марина схватила ключи, которые ей вернули при встрече полчаса назад, и почти бегом бросилась к отцу. Дверь он открыл сам, на пороге стоял весь в грязи. За его спиной раздавалось какое-то бульканье и жужжание.
— Папа! — выдохнула Марина, врываясь в квартиру, — Где мои вещи?
Георгий, копавшийся до этого в ванной, с явным смущением от нее отвернулся. Ага. В глаза не смотрит. Значит, собирается врать.
— Маринка! Ты же недавно только ушла… А у меня тут смеситель подтекает… Я его починить попытался… А какие вещи? Ты чего так быстро вернулась-то? — он попытался улыбнуться, но получилось как-то натянуто.
— Вернулась. Папа, мои вещи… Ты не видел мое пальто? И кастрюли мои, дорогой набор… Украшений я не нашла… Да много чего я не нашла…
Георгий отложил гаечный ключ и вытер руки о штаны.
— Ну… Марин, это… Я тут, понимаешь… Знаешь ли…
— Что значит “знаешь ли”, папа? Где мои вещи? — в голосе Марины уже звучала сталь. Она видела, как он мнется и избегает ее взгляда.
— Я… я взял, — пробормотал он, — Ну, не совсем я… В смысле, не все. Так, по мелочи.
— Мелочь? — она аж оф… удивилась сильно от такого, — Папа, это не мелочь! Там мое пальто! И кастрюли! Половину квартиры вынесли! Если это такой розыгрыш, то мне не смешно. Верни.
— Да я понимаю, — Георгий почесал затылок, — Просто, понимаешь, ты же сказала, что уезжаешь надолго… И все оставила. Потом вообще сказала, что все-таки, наверное, останешься там. Зачем тебе эти кастрюли? Вряд ли бы ты их потащила к своему ненаглядному. А тут… Тут же родственники, Марина. Родня!
Пока Марина перебирала в голове варианты, она уже дошла до того, что папа, видимо, начал играть или пить, вот и продал ее вещи. Но причем тут их родня?
— Родственники? И что, родственники решили обчистить мою квартиру, пока меня не было? — усмехнулась она, — Какое вообще они имеют к этому отношение? Ты не увиливай, рассказывай все, как было.
— Ну, не совсем так, не обчистить, — начал оправдываться Георгий, и это сделало его еще более подозрительным, — Ты же сама говорила, что все равно ничего не хочешь продавать. И ничего, кроме цветов, увозить не хочешь. А у них, знаешь ли, бывает, что совсем ничего нет.
— Ничего нет? У кого ничего нет, папа?
— Вот у Любы, например. Ты же помнишь Любу, дочь тети Вали?
— Люба? А что с Любой?
— А она, видишь ли, пришла как-то… Говорит, вот, Марина уехала, все оставила, столько хороших вещей пропадет, а у нее вещей на осень нет. А тут твое пальто… Ну, такое… С мехом…
— Пальто? Она взяла мое пальто? Она в него влезет? — Марина вспомнила Любу. Люба в дверной проем иной раз входила бочком. На что ей это пальто
— Ей, видишь ли, для дочери, — Георгий все еще пытался найти оправдание, — Она сказала, что ей как раз подойдет. Света подросла, в восьмой класс пошла. Она девочка рослая, уже примерно, как ты, да и комплекцией вы похожи. Чего добру пропадать?
— Как раз подойдет? Папа, это мое пальто! И оно не дешевое! И не факт, что оно на эту Светочку подойдет!
Кажется, там организовалась стихийная барахолка из ее вещей.
— Да я понимаю! Просто… Они попросили. Я дал. Я был уверен, что ты не поедешь обратно, а там купишь новое. Ты же не взяла ничего почти.
Да с чего он решил, что Марина купит там новое? Это все нужные вещи. Если бы там осела, то все бы перевезла. Ну, часть, может, продала вместе с квартирой, но уж раздавать она точно не планировала.
— А кастрюли? Мои кастрюли? Они тоже “для дочери”? Или для чего?
— С кастрюлями… Это у Маши надо спрашивать. Она тут заходила, говорит, что столько посуды пропадет, Марина потом жилье продаст и не вспомнит про эти кастрюли. А ей нужны. У нее новых нет. Посуда старая, вся поцарапанная. А ты же все равно уехала…
— А украшения?
Георгий вздохнул.
— С украшениями… Там, знаешь ли, тоже история. Это у нас… у двоюродных… Галю помнишь? А, не суть. Она сказала, что на свадьбу к племяннику надо бы что-то надеть. А у нее все старое…
Замечательно. Ее отец, ее добрый, милый папа, которого она так любила, который никогда не брал ничего лишнего, вдруг превратился в какого-то… распространителя ее вещей.
— Папа, ты все это раздал? Всем?
— Не совсем раздал, — Георгий попытался смягчить удар, — Я же взял, чтобы они попользовались. А потом вернут.
— Попользовались? Папа, это мое! Мои вещи! Я их покупала! Я их берегла! И почему они тогда еще не вернули?
— Я понимаю, Марин! Но ты же сказала, что не планируешь возвращаться. А тут… Ну, видишь ли, такие просьбы… Неудобно отказать.
— Неудобно отказать? Тебе было неудобно отказать Любе, которая запихнула дочь в мое пальто? Или тете Маше, которая решила поменять свои поцарапанные кастрюли на мои новые? Папа!
— Так я же и не знал, что ты так скоро вернешься! Ты же говорила, что там все так здорово, что там свадьба, новая жизнь… Я думал, что ты уж там задержишься.
— Задержусь? Я там не задержалась. Там все было совсем не так, как ты думаешь! — последние слова сорвались срывом. Аж ком в горле встал.
— Что случилось? — в голосе Георгия промелькнула забота.
— Ничего не случилось! — резко отрезала Марина, — Расстались мы. Я уже говорила. И я хочу вернуть свои вещи.
— Вернуть? Так пойдем, если хочешь. У меня же все записано.
— Ты еще и список вел?
— Конечно, чтобы не забыть, кому что дал.
Список. Он вел список, кому он раздал ее вещи.
— Значит, первым делом к Любе? — произнесла Марина.
— Да, Люба у нас первая по списку.
Любина квартира встретила их запахом вареной капусты и чем-то слегка плесневелым. Люба, как всегда, была одета в какой-то бесформенный свитер неизвестного размера и растянутые штаны. На диване, уютно свернувшись, спала Света. А на вешалке, в прихожей, висело Маринино пальто. Красивенько так.
— Ой, Марин! Ты уже вернулась?
— Вернулась, — кивнула Марина, ее взгляд не отрывался от пальто.
— А я и не знала! — Люба улыбнулась, но улыбка была какой-то нервной, — А мы тут… Это… У Светы день рождения скоро, вот, решила ей что-нибудь приличное… На осень как раз…
— Это мое пальто, Люба, — спокойно сказала Марина.
— Да знаю я, знаю! — засуетилась Люба, — Но мне же его подарили. Это уже, вроде как, подарок. Вот, Светке как раз… Оно такое… Теплое, хорошее…
— Спасибо, Люба, за комплимент моему пальто, но я его заберу. А тебе, видимо, придется поискать что-то другое для своей дочери.
Люба явно растерялась.
— Но… разве оно тебе сейчас нужно? На улице же еще тепло!
— Я вернулась домой. А дома все должно быть на своих местах.
Люба, к удивлению Марины, не стала спорить. С явным разочарованием она стала снимать с вешалки пальто.
— Ну ладно, — пробурчала Люба, протягивая его Марине, — На, забирай. Если ты можешь, конечно, оставить ребенка без осенних вещей. Другое-то я к холодам уже вряд ли куплю.
Марина взяла пальто, ощущая его привычный вес. От него пахло чем-то сладковатым, каким-то детским парфюмом.
— Всего доброго.
Дальше шла тетя Маша. Она жила в очень захламленной квартирке. Ее кухня была настоящей сокровищницей кухонной утвари, но вся она была старой и потрепанной.
Тетя Маша, приветливая, но с какой-то вечной суетой в глазах, тут же начала с уже знакомого:
— Ой, Машенька! Ты вернулась! А я и не знала!
— Тетя Маша, я за кастрюлями.
Тетя Маша немного замялась.
— Кастрюли? А… А я ими всего один раз воспользовалась! И то, знаешь, по такому случаю… Племянник приезжал, я хотела ему такое вкусное блюдо приготовить… А свои-то у меня совсем старые, знаешь ли…
— Я понимаю. Но я буду пользоваться ими сама.
— Конечно, конечно! — закивала тетя Маша, направляясь за ними, — Я их только протерла, нигде не поцарапала!
Из кухни донесся звон. Тетя Маша вынесла коробку с кастрюлями. Они были чистыми, блестящими. И… на одной из крышек была едва заметная царапина.
— Держи, — сказала тетя Маша, с явным сожалением протягивая коробку, — Хорошие кастрюли! Надеюсь, они прослужат тебе долго.
— Угу, и я тоже… надеюсь…
Так продолжалось довольно долго.
Последним пунктом в их “марафонском забеге” по родственникам была двоюродная тетя Галя. Ее квартира была полна безделушек, статуэток и каких-то странных пыльных картин. На видном месте, на шелковой подушечке, лежало кольцо с небольшим, но сверкающим камнем. Это было одно из украшений Марины.
Тетя Галя, женщина с пышными седыми волосами, тут же обняла ее.
— Мариночка! Наша голубушка! Как же я рада тебя видеть!
— Тетя Галя, я к вам за украшениями. Папа сказал, что вы их взяли.
— Украшения? А… Да, брала, Мариночка. На свадьбу племянника. Но… это же подарок, да? — она взглянула на Георгия, — Я же не должна возвращать подарки??
— Я их никому не дарила. Просто папа…
— Ну, ты же все равно уехала, а тут такой случай…
— Так я вернулась. И они мои.
— Наверное, ты права. Твои.
Марина, придирчиво рассматривая кольцо, чувствовала, как ее терпение на исходе. Она знала, что, скорее всего, найдет и здесь следы “временного пользования”.
— А серьги? Серьги с цирконами?
— Серьги… — тетя Галя задумалась, — Серьги… А, да! Я их тоже взяла. Ну, верну.
Марина кивнула.
Все было так, как она и предполагала.
Вернувшись в свою квартиру, Марина долго расставляла вещи по местам. Пальто, каждая кастрюля, каждое украшение — все вернулось на свои места. Но чувство собственности было испорчено.
На отца она обижалась уже неделю. Он приходил, приносил ей свои фирменные огурцы с огорода, пытался завести разговор на нейтральную тему — о погоде, о фильмах. Но Марина как-то не в настроении была болтать.
— Марин, ты чего такая?
— Я? Да ничего, — буркнула Марина, демонстративно раскладывая по тарелкам салат.
— Я не хотел ничего плохого… Я же думал, что ты будешь там счастлива… И не нужно тебе уже это…
— Меня смущает, пап, с какой скоростью они прибежали грабить мою квартиру. Это же не ты им предлагал. Это они начали спрашивать. А ты и рад раздавать мои вещи.
— Неудобно было…
— Неудобно? А мне было неудобно возвращать свои вещи, папа! Мне было неудобно говорить тете Гале, что она должна вернуть мое кольцо! Мне было неудобно забирать свое пальто у девочки!
Георгий смотрел на дочь, на ее сжатые губы, на обиженное лицо и никак не мог понять, в чем дело. Ну, дал людям попользоваться. Это же родственники. Вдруг пригодится. Что в этом такого? Люди же не украли и не продали. Просто взяли на время.
— Я же все вернул. Все на месте.
— Все на месте, пап. Но осадок остался. И знаешь, что самое обидное? Что ты даже не понял, почему мне это неприятно. Можешь доужинать сам. Я пойду на улицу.
Марина же, закрыв за собой дверь квартиры, стояла в подъезде. Все вещи были на месте. Но ощущение их “целостности” было нарушено. Словно кто-то провел грязной рукой по ее чистому зеркалу. И кто теперь будет его отмывать? И отмоется ли оно до конца? Этот вопрос повис в воздухе, такой же тяжелый и неуловимый, как запах чужих духов, который, казалось, все еще преследовал ее.
