Стук на кухне — это была мусорка. Крышка как хлопнула, я аж подпрыгнула. А потом сразу поняла. Деньги ушли.
— Кирилл, — говорю тихо, но там уже всё кипело, — у меня Сбер в телефоне, я вижу, что счета пустые.
Он сидит с йогуртом и кофейной ложкой, будто что-то размешивает внутри, только не волнуясь вообще.
— Я же тебе говорил. Маме новый телефон нужен был. Её старый совсем труп, — и улыбается так, будто это мелочь. Мелочь в сто тысяч.
Я смотрю на него, вилка в руке хрустит пополам.
— Мы два месяца на отпуск копили. Два, Кирилл.
Он отмахивается, как от мухи:
— Это же мама. Она вообще ноут ещё просматривала… Но я сказал — обойдётся одним.
— А я чем хуже? Я — не мама уже?
Он пихает ложку в йогурт сильнее. Смотрит сквозь меня:
— Просто не драматизируй. Всё норм. Потом вернём.
— Потом… Ты же ничего не возвращаешь! У мамы серьёзная нужда, у меня — блажь, да?
Он бросает ложку в раковину, раздражённо:
— А что ты предлагаешь? Сказать маме: живи с кнопочным, мы тут на Мальдивы откладываем?
Я встаю с табуретки. Стою над ним. Голос дрожит, но выпрямляюсь на всю.
— Я предлагаю не стирать меня резинкой, когда удобнее. Я предлагаю быть семьёй, а не банком для благотворительности.
Он встаёт, смотрит сверху:
— Ты всегда делаешь из мухи слона, Оль. Всегда. Это просто телефон!
— Нет, — говорю тихо. — Это цена моего доверия, ты не заметил?
Он отвернулся к окну — и молчит. А я стою в этом свете от лампы, и мне холодно, хоть чай был горячий. Только теперь одна чашка. Всегда была одна.
«Думаешь, что приятные мелочи важнее нашего будущего?» — сказала я ему, — а он только выдохнул, как будто я придираюсь.
Вот тут у меня внутри всё и оборвалось.
— Это ведь просто телефон, — сказал он тогда, растянуто, будто в рот набрал батона и жевал вместе со словами.
Ольга поставила кружку с чаем на подоконник, чуть громче, чем нужно было. Чай чуть расплеснулся. Тишина кухни на секунду стала ощутимо плотной.
— Это не просто телефон, Кирилл. Это сорок тысяч, которых у нас больше нет.
Он уселся небрежно, как обычно. Развалился, почесал висок.
— У неё старый совсем не работал. Ты не слышала, как она кричала в трубку? Я пять раз в день ездил — то вай-фай, то зарядка. Мама — не чужой человек, — как бы оправдывался он, но сам уже при этом улыбался коряво. Гордился, чёрт возьми.
— А я кто тебе? — спросила она тихо.
Он замолчал. Помолчал минуту. Потом резко перешёл в атаку:
— Я же не на машину себе потратил! Не на себя, на родную мать!
— Да мне всё равно, КОМУ ты купил. Не договорившись. Из общих!
— Из ЗАРАБОТАННЫХ! — хлопнул по столу. — Я тоже в этот банк деньги ложил!
Пластиковая вилка в её руке хрустнула. Даже не заметила, как сжала. Мусор она убрала, голос – нет:
— «Я тоже вложил». Только напоминать о вкладе ты начинаешь, когда снимать хочешь. А в остальное время — оно само как-то, да?
— Ты говоришь, будто я тебе изменил!
Она засмеялась. Но так горько, что даже он понял.
— Измену пережить можно. А уважение не вернёшь.
Он закатил глаза.
— Кто-то должен заботиться о маме, Оля. У неё давление, ей тяжело одной…
— А мне, выходит, не тяжело. В аптеке стою — скинуть нечего с карты. А ты ей «новинку года» покупаешь.
Он отвернулся.
— Она тебе никогда плохого не делала.
— Знаешь, что она сказала, когда увидела подарок? «А Оля не будет против? Хотя, что она понимает в семье».
Молчание.
Ольга развернулась к окну. С улицы доносился лай собак и какой-то мужской голос — пел фальшиво, вряд ли трезвый.
— Знаешь, что я понимаю в семье? — сказала она, всё так же не глядя на него.
— Что? — буркнул он.
— Что цена телефона — это цена моего доверия. Ты не заметил?
Он хотел что-то бросить в ответ, но замолчал. И, кажется, впервые — потому что нечего было сказать.
— Всё верно, мадам, — пробубнил клерк, не глядя, пролистывая бумаги. — Срок пролонгации окончился, проценты переведены. Подпишите здесь… и вот здесь.
У неё тряслись пальцы.
Почти незаметно. Не от страха — от того, что всё, наконец, становится по-честному. Не «мы копим». А — «я сберегаю». Потому что никто, кроме неё, это не держал.
— Готово, — сказала. Голос чуть охрип. Нервно кашлянула.
Клерк оторвался от монитора, мельком посмотрел:
— Деньги перевести на текущий? Или… куда?
— На мой счёт. Личный.
Он кивнул. Типа, ну и ладно.
У неё в груди воцарилась такая тишина, будто внутри что-то встало по местам.
— А муж в курсе? — вдруг сказал он, будто просто между делом.
Она посмотрела на него и еле слышно усмехнулась.
— А он был в курсе, как продавал наш телевизор, чтоб маме купить новый айфон?
Клерк насупился. Потыкал пару клавиш. Ждал реакции.
Ольга взяла карточку и встала.
— Защищать себя — это не предательство, — сказала, не для него. Для себя. Как печать под решением.
— Это ваше право, мадам, — бросил он, уже глядя в следующий договор.
На улице был шум, майское солнце. Люди с пакетами, цветами, баками с водой. Живут свою жизнь.
А у неё — новая. Без стыда. Без объяснений. Без вины за чужую щедрость.
Цена телефона — это цена моего доверия, ты не заметил?
Железные решётки банка — теперь символы её будущего.
— Что это? — голос Кирилла резанул тишину, как мокрая тряпка по стеклу. Он стоял у окна с телефоном, а глаза метались.
Ольга даже не поднимала головы. Сидела, ногой покачивала, кружку от чая крутила в пальцах.
— Что именно? — спокойно.
— Перевод. Вчера. Весь депозит. Это что за шуточки?
— Не шуточки. Деньги перевела. На мой счёт.
— Мы же договаривались не трогать его! Это на отпуск, на ремонт, Оль! ТЫ ЗАБРАЛА ОБЩИЕ ДЕНЬГИ!
Он уже кричал. Резкие шаги по комнате, сел, встал, кулаком — по столу.
— Успокойся. Такие “общие”, что ты купил на них телефон своей матери. Без спроса.
— Да это другое! Она этим телефоном вообще плохо видеть начала! Она моя мама!
— А я кто? Кассир при ней?
Кирилл замер. Потом скривился и процедил, словно плюнул:
— Знаешь что… ты себе придумала, что одна тут всё тянешь. А я что, по-твоему — мусор? Я для неё всё делаю. И для нас.
— Для “нас” надо копить, а не раскидываться подарками. У нас не фонд желаний, Кирилл.
Он шагнул ближе, дышал в лицо, щеки горели:
— Это предательство. Ты могла поговорить. А не красть!
— Не красть! — она встала. Резко. В глазах плавало, но стояла крепко. — Я забрала то, что сберегали мы, но берегла — только я.
— Ты себя поставила выше семьи! — он выкрикнул, словно плевок.
Молчание. Часы тикали. Капало с кухонного крана.
— Значит, семья — это когда ты решаешь, а я молчу. Когда твоя мама — королева, а я вечно на вторых ролях. Нет, Кирилл. Ты себе придумал удобную версию семьи. Только жить в ней — невыносимо.
Он выдохнул, сел и, сжав затылок, тихо сказал:
— Ты всё разрушила.
— Я? — Она засмеялась. Горько. — Ты разрушил. Только я раньше молчала.
Она взяла ключи со стола. Глянула на него поверх плеча:
— Забота о будущем — не кража. А спасение. Запомни.
На третьем гудке она сбросила — он снова звонил.
Тихо, как будто боялся услышать, что уже знает.
Ольга стояла на крыльце, держала в руках пуховик, который хотела выбросить по весне, но сейчас накинула, не глядя. Открытое небо, чёрное, как промокшая вата. И ни души. Только фонарь моргал, как всё в этой жизни.
Вышла — просто дышать.
«Ты перебарщиваешь», — голос за спиной. Кирилл стоял в проёме, босиком, лицо перекошено от усталости и упрямства.
— Поздно. Всё уже решено, — она даже не обернулась.
— Ты из-за денег решила всё сломать?!
— Не из-за денег. Из-за того, что моё мнение ничего не значит, ты слышишь?
— Это был всего один подарок! Ты серьёзно? Развод?!
— Один? После пятого «одного» — у меня спина сломалась.
Он подошёл ближе, сжал зубы.
— Ты думаешь, у тебя будет лучше? Люди семьи не бросают.
— Люди семьи в семьях участвуют, а не тянут из неё по кускам.
— Моя мать — это…
— Твоя святая мать ни разу не спросила, как у нас дела. Только списки, кого и куда повезти, и кому какой телефон. Мне не нужен этот ритуал самопожертвования.
Он стукнул кулаком по косяку — дерево жалобно треснуло.
— Ты всё сломала, поняла? Своими руками.
— Я свои руки вытирала об чеки. Годы! И знаешь, больше не буду.
— Тупо. Уйти из-за гордости.
— Нет. Остаться — это было бы тупо.
Она накинула капюшон. Повернулась.
— Я тебя очень долго любила. И очень долго была одной. Сейчас я просто одна. И это легче.
— Ты жалеешь?
— Только о том, что молчала раньше.
Он остался стоять в проёме, а она пошла. Тихо, уверенно, с телефоном в руке и шагами, на которые не придётся оглядываться.
«Её первым шагом на свободной дороге стали не слова, а безмолвная решимость.»
