Звонок сорвался на первом же гудке — как выстрел в тишину.
— Людмила? Это Лика.
Голос свистящий, в нём — жемчужная интонация презрения, дрожащая от негодования.
Людмила прижала теплую чашку к губам, вдохнула аромат кофе, помолчала. Жасмин на подоконнике фыркнул, выпуская одинокий лепесток на подоконник.
— Слушаю, — спокойно.
— Прекратите! — сорвалась Лика. — Вы… Вы хватит ему писать. Хватит его дёргать. Нам с Сергеем хватит уже вашей… тени.
Людмила закатила глаза.
Слишком рано для драмы до завтрака.
— Можно поинтересоваться, о чём вы, собственно?
— Не притворяйтесь. Он говорит, что вы никак не оставите его в покое. Сообщения. Звонки. Разговоры про “прошлое”… Это недопустимо. Я — его жена.
Людмила поставила чашку на стол — чуть громче, чем нужно.
— Он сказал это тебе?
— А вы, конечно, всё отрицаете? — оскалилась Лика. — Классика.
— Я, пожалуй, меньше всех этим занимаюсь, — отрезала Людмила.
Звон в паузе. Где-то по ту сторону провода — переглядываются тени. Людмила взяла ложечку, покрутила в чашке.
— Послушай, Лика. Я два года живу без него. Спасибо, дышится легче. Никаких звонков. Никаких сообщений. Я даже не знаю, где он работает сейчас.
— Он говорит, вы встретились! Что вы были в кафе! Он…
— Он бы многое сказал, если бы это спасло его задницу.
Тишина. Затем — телеграфным морзянкой между словами — непонимание. И тревога.
— Но… Он уезжал. Говорил — к тебе, решить что-то с квартирой…
Людмила вскинула брови.
Вот оно.
— Мы давно обойдёмся без его драм, — мягко произнесла она, как бы вдогонку взгляду мимо телефона.
Секунда. Другая. Потом глухой вдох.
— О, боже…
Людмила закрыла глаза. Прислонилась лбом к прохладному стеклу окна.
Мимо прошёл кто-то из старого сна. И — выцвел.
— Если он врёт мне, как врал тебе… — не договорила Лика.
— Он бы не стал… Или стал?
Только в этот раз уже не Людмиле нужно было знать ответ.
Прошлое всплыло с хрустом — как лёд, по которому слишком долго ходили.
Людмила помешивала кофе деревянной ложечкой: мягко, медленно, как будто в сахаре прятались слова, которых она так и не сказала тогда.
Хлопнула входная дверь сверху — сосед. У них когда-то такая же была: с медной ручкой, скрипучая. В этой ручке её когда-то держал он. Прежде чем пойти к той.
— Ну и иди, — сказала она вслух. Тихо. Смешно.
Стул в пустой кухне, хлеб, которого он никогда не ел корочками… всё напоминало — как бы живёшь иначе, но в зеркалах отражения прошлых скандалов.
Сергей.
Та еле ощутимая складка у губ, когда врёт. Как будто улыбается, но внутри уже собирается холодный град. Она помнит, с чего началось. Несмытая помада на воротнике. Ложь, небрежно проколотая кнопками телефона — «Это коллега, ты чего?».
А потом — пустая постель, запах чужой кожанки на утеплённой куртке. Глупо — до сих пор помнила. Марка духов, которая щиплет память.
До слёз было не от предательства. До слёз было от его молчания, когда она спросила: «А ты меня вообще когда-нибудь любил?»
Он отвернулся и начал вытирать зеркало. Как будто в нём уже не видел её.
Людмила поставила чашку. Обожглась — не больно. Удивительно, как разочарование умеет отгладить всё лишнее в эмоциях. Ровно, как бельё — без складок и запаха.
Сейчас у неё всё по-другому. Евгений шепчет ей не названия дел во время ужина, а стихи под одеялом — и с ним утро пахнет домом, а не ускользанием.
Но иногда, в особые минуты — вот как сегодня, когда хриплый голос Лики выстреливает в трубку — в сердце что-то дрожит. Маленькое. Неубитое.
Она тихо сказала:
— Ты выбрала себя тогда.
И впервые ощутила, что это не оправдание. Это было победой.
— Я скажу тебе прямо — мы не общаемся.
Людмила говорила в трубку спокойно, словно диктовала рецепт. Вокруг — тишина кухни, дрожащий пар над чашкой — даже кот остановился на подоконнике, как будто слушал.
— Не надо делать из меня дуру, — Лика. Голос громче, чем нужно. — Он сам сказал, что ты ему писала. Не притворяйся тут святой.
Людмила чуть прищурилась. Провела пальцем по кромке чашки.
— Он сказал это тебе?
Пауза. На том конце замер воздух.
— Я тоже когда-то верила, — продолжила она. — Когда он поздно приходил и говорил, что заехал к маме, хотя от него пахло чужим парфюмом. Ты чувствовала такие духи когда-нибудь?
Лика молчала. Только дыхание — сбившееся, как у человека, которого застали врасплох.
— Мне тогда тоже казалось, что это я накручиваю. Что виновата. Понимаешь?
— Он клянётся, что вы поддерживаете связь, — прохрипела Лика. — Я же не с потолка это взяла.
Людмила кивнула — сама себе.
— Конечно. Ему нужно было куда-то деть свои «ночи на работе», да? Удобнее всего — бывшая. Никто не проверит, а ты начнёшь ревновать.
Она глотнула кофе, терпко.
— Я изменила пароль от вай-фая два года назад. Сергей в этом доме даже тенью не проходил.
На том конце молчали. Глубокое, опасное молчание.
— Но он… был вчера не дома, — тихо. — Сказал, что вы встречались. Что ты просила помочь деньгами.
Людмила усмехнулась.
— Забавно. Мы давно обойдёмся без его драм.
Долгое выдохнутое «о» ломается в трубке.
— Он бы не стал… Или стал?
— Он бы не стал… Или стал?
В голосе Лики — трещина. Будто что-то внутри неё на секунду лопнуло.
На другом конце — тишина. Только её дыхание — короткое, как у человека, бегущего от понимания.
Людмила прислоняет телефонную трубку плечом, протирает полотенцем чашку. Всё спокойно, методично — движения, в которых больше смысла, чем в словах, что только что повисли в воздухе.
Лика говорит осторожнее:
— Он… Он говорил, что ты ему пишешь. Что не даёшь покоя. Что ревнуешь… Я… Я верила.
Людмила чуть вздрагивает. Молчит. Потом усмехается — легко, беззлобно, но остро.
— Он и раньше так делал, — говорит почти шёпотом. — Когда изменял. Рассказывал, что тебя нет. А на телефоне — ты. Тоже верила?
— Ты знала? — тихо.
— Нет. Но чувствовала. Только тогда мне было больно. Сейчас — нет.
На той стороне — щёлкает что-то. Как будто Лика встала с дивана. Или… какая-то вещь упала. Неважно.
— Он… говорил, что уходит к тебе.
Секунда — как затяжной вдох перед падением. Потом Лика выдыхает, резко хохочет — совсем не весело.
— Чёрт… Я звонила тебе ругаться. А выходит — надо ему в морду.
Людмила усаживается к столу, в глаза лезет смешок, но губы сжимаются.
— Я не держу зла. Правда. Он просто умеет… красиво оправдываться. И ты поверила, потому что хотела.
— Потому что любила! — почти выкрикивает Лика.
Пауза. Потом — почти шёпотом:
— А он всё это время…
Людмила говорит очень тихо. Почти не дыша:
— Раздевал других. Перекидывал вину на прошлую. Чтобы ты не замечала настоящую.
Лика глотает вслух. Молчание становится густым, как суп на второй день.
— Мне сейчас мерзко, — говорит она. — И страшно. Как я могла…
Людмила поднимает брови, выдыхает.
— Я тебе завидую, знаешь? У тебя эта правда — свежая. А у меня она пахла старым бельём ещё два года назад.
— Мне уйти надо, — выдавливает Лика. — Он… скоро вернётся.
— Уже не к тебе. К кому-нибудь. К очередной «бывшей»… которую он ещё даже не встретил.
— Я позвоню тебе, ладно?
— Только не ночью. Мне теперь есть с кем засыпать.
Пауза.
— Мы обе были влюблены в одного и того же призрака, да?
Людмила кладёт трубку, не отвечая. Смотрит в окно.
В чашке остывший кофе. В пальцах — звонкая тишина.
“Он бы не стал… Или стал?” — всё ещё отзывается где-то в груди.
— Ты уверена, что хочешь встретиться? — спросила Людмила, подливая мятного чая в стеклянные кружки.
— Да. Я поняла, что всё это время верила в его сказки, — Лика села, прижимая к себе плечо, точно что-то там до сих пор болело.
Терраса была залита мягким светом. На столе между ними теплилась свеча. Откуда-то снизу доносился запах белого жасмина, расцветшего у опорной стены. Летний ветер тёплый, но с намёком на близкую ночь.
— Я всё время думала, что ты на него давишь. Что не можешь отпустить… А он… — она замолчала.
— Я уже не помню, когда о нём думала, — тихо сказала Людмила. — Только когда ты позвонила, он снова всплыл. Опять с чужой подачей.
Лика отодвинула кружку, словно вдруг почувствовала металлический вкус на языке.
— Он говорил, что у вас общий счёт, и ты не согласна его закрыть. Что ты хочешь встречи. Что просишь… — она криво усмехнулась.
— У нас семь месяцев как всё закрыто. Он просто ленивый, Лика. Его удобно обвинять кого-то, у кого нет кнопки “взрыва”.
Лика провела пальцем по ободу чашки.
— Он не с тобой был в те вечера. Просто не со мной.
— А ты давно это знаешь, только сейчас решилась сказать вслух.
Молчали долго. Комар жужжал над свечой, внизу где-то тихо хлопнула калитка.
— А он ведь и мне клялся. Что со мной всё по-другому. Что уже наелся лжи, — сказала Лика, растягивая слова, как больную связку.
Людмила кивнула, опираясь локтем на колено.
— Он сам — голод. И он ест людей, которые хоть немного готовы ждать.
— Мне казалось, я умнее…
— Мне тоже. Что мы знаем, когда любим?
Снова тишина. Уже не тянущая, а принимающая. Лика усмехнулась как-то по-человечески. Не озлобленно, не горько — устало.
— Странно, но я рада, что позвонила тебе. Спасибо, что была честной.
— Мы обе заслуживаем счастья, Лика. Без него внутри. Без его тени между блюдами и сном.
— Да… — прошептала она. — Без его тени.
