Деревянные ступени террасы поскрипывали под пледом, который Наталья натянула до подбородка. Одна нога всё же вылезла наружу и подмерзала, но лень было двигаться. Ветер нес прохладу из леса, пахло мокрыми листьями и какой-то отчаянной тишиной. Где-то вдали кричал ворон.
Она держала кружку обеими руками, пальцы прилипли к керамике, будто искали тепло, которого там уже не было.
Телефон дрогнул в кармане кардигана. Она знала, чьё это сообщение, ещё до того, как достала. Экран: «Как ты там?» — от Бориса.
Пальцы машинально ткнули: «Всё в порядке.» Отправить. Блокировка. Экран потух.
Она снова посмотрела в лес. Где-то между деревьями, под этим смуглым сентябрьским небом, будто пряталась нормальная жизнь — та, в которой она не собирает свою остывшую утреннюю рутину из крошек и нехотя доделанного завтрака. Там жили другие — кто целовался утром, кто ругался, кто мирился, кто варил кофе не только для себя.
Треснул сучок где-то слева — Наталья вздрогнула и крепче вжалась в плед, словно звук мог проломить её. Всё вокруг было как будто громче, чем должно — даже ветер, даже её дыхание.
Она снова взглянула на чашку. Внутри — тонкая коричневая пленка. Пресная.
Осторожно поставила её на подоконник, медленно, обеими руками — как урну с прахом.
Тянуло обратно в дом, но там стены. Вечер выключится, придёт ночь, начнут стонать половицы, скрипнуть двери, загудит холодильник так, словно в нём кто-то спрятался.
Нужно было что-то… делать. Позвонить кому-то? Кому? Коллегам? Им плевать — все знали, развелась, ну и ладно. Друзьям? Они либо исчезли, либо женаты, либо слишком заняты своей иллюзией «счастливого».
Наталья достала телефон опять. Пусто. Ни одной новой смс. Даже от доставщика еды, даже от спама.
Она встала. Не потому что хотела, а потому что оставаться — ещё страшнее.
Но стоять оказалось хуже. Не хватало опоры где-то внутри грудной клетки, как будто там вырезали ту точку, которая держала позвоночник прямым.
— Ну и что теперь? — вдруг выдохнула в лес. Голос слабо прокатился сквозь туман, растворился.
Ответа не было. Только снова треснул сучок.
Салфетка медленно пропиталась красным вином, а Борис всё так же смотрел в экран.
Наталья дотянулась до свечи и задушила фитиль пальцами — щёлкнуло, запахло гарью. В кухне стало темно, только гирлянда на шкафу энтузиазмом овощей мигала под потолком.
— Ты опять у телефона, — сказала она ровно, отодвинув тарелку с рыбой, которая уже остыла до температуры сожаления. — Даже в наш вечер.
Борис не отрывал глаз. Потом сказал, будто кому-то другому:
— Работа подкралась.
Она оперлась на край стола, едва не уронив бокал. Пауза была вязкой.
— Ты думаешь, я совсем дура? Или ты правда веришь, что я не вижу?
Он откинулся на спинку стула.
— Наташа, ты всё портишь. Всегда в нужный момент.
— Вот в этом я — мастер, — она улыбнулась пусто. — Точно. Всё сама. И дом, и дети, и ужины. А ты — у тебя «работа». А там… кто? Эта, длинноногая из отдела?
Он резко встал. Стул грохнул о пол.
— Не смей.
— Почему? Я же порчу, ты сказал. Ну так, давай всё разрушим, до конца… — Она уже задыхалась, сдерживалась. Лоб в поту. Губы дрожат. — Скажи. Прямо. Есть она?
Он молчал. Потом шагнул к кофеварке и нажал кнопку. Её бульканье в тишине звучало как издевка.
— Давай, молчи. Я сама себе всё отвечу, как всегда, — тихо добавила она. Повернулась к окну. — Ты хотя бы к чёрту уйди, если так.
Борис швырнул чашку на пол, не глядя. Кофе расплескалось по плитке, по её босым ногам. Она не сдвинулась. Только выдохнула:
— Я уже даже тебя не ненавижу. Страшно, да?
Он отвернулся. Её голос догнал спину:
— Страшно, что это не ты, а я — не хочу больше жить рядом.
Сумка с глухим стуком упала на пол, скользнула по плитке и остановилась у ножки дивана.
— Ты… Ну ты что, серьёзно щас?! — Борис стоял в проёме, одной рукой держась за косяк, как будто его качало.
Наталья не отвечала. Она вытаскивала из шкафа вещи, аккуратно складывала их на кровать. Блузка, джинсы, халат. Платье, в котором ходила на годовщину. Осторожно свернула и, словно ловила себя, усмехнулась — зачем это берёшь?
— Я ж… Я всё понял, Наташа. Ну правда. Ты хоть раз попробуй меня услышать.
— Я слышала. Шесть лет. — Она не оборачивается. Ткнёт пальцем в зарядник, выдёргивает его из розетки.
— Подожди, ну ты что, думаешь, там что-то было? Это… это просто чат. Бред. Мне хреново было!
— Спи с кем хочешь, Борис. Только больше не вру на глазах.
Он подошёл ближе, схватил её за запястье. Неплотно, но резко.
— Не драматизируй. Не надо вот этого, у нас просто плохой период.
— Ты мне сейчас руку сломаешь тоже «просто из-за периода»?
Он отступает. Шмыгает носом, смотрит в сторону. Табуретка подоконная толкается ногой.
— У тебя всё, чёрт возьми, всегда как будто спектакль…
Она застёгивает молнию на чемодане. Обычный, среднеразмерный, с царапинами на боку от Турции.
— Я просто устала, Борис. Не от тебя, — вздохнула, — от пустоты. От того, как молчишь, когда надо говорить. И врёшь, когда не надо.
На кухне тренькает чайник. Никто не выключает. Пар сползает по окну.
Она протягивает руку за паспортом, лежащим под стопкой старых конвертов. Почему-то хочется уложить уголки, выровнять.
— Ты идиотка! — Борис вдруг кричит, голос ломается. — У нас всё было! Всё, блядь, было! И ребёнка могли бы…
— Мы и были ребенком, Борис. Только поломанным.
Он подходит ближе. Молчит. Простёртая рука зависает в воздухе — то ли обнять, то ли ударить.
Она поднимает чемодан. Он тяжёлый. Позвоночник трещит от непривычки. Дверь слабо скрипит, резко щёлкает замок.
— Если уйдёшь — назад не пущу, — бросает он вслед.
— Не оборачивайся, если решишь быть сволочью, — тихо, почти беззвучно. И уходит.
Кофе горчил — может, потому что вчерашний, а может, потому что холодный. ←
Наталья сидела на резном стуле с отлупившейся краской, завернувшись в толстый свитер с катышками. Терраса скрипела под ногой, когда она откинулась назад, поставив босые пятки на край рассохшегося столика. Над еловыми верхушками тянулся ватный туман, и нигде ни звука, кроме слабого посвистывания ветра, перебирающего пластиковую штору у самой крыши. Где-то щёлкнула ветка — но не громко, незначительно. Всё было неважным.
Телефон на подоконнике вспыхнул и погас. Потом снова, теперь с вибрацией, будто настаивая. Наталья протянула руку, не глядя, щёлкнула экраном.
— «Как ты там?» — коротко, без знаков.
Она сразу набрала ответ:
— «Всё в порядке.»
Поставила кружку внутрь ладони, снова обхватила её обеими руками и вернула взгляд в серую даль. Да какое там «всё в порядке»?
На табуретке рядом лежала книга с загнутым углом — нечитанная, три дня уже. Вечной жизни хватило бы, чтобы пролистать двадцать страниц, но пальцы не слушались. Мысли плелись по кругу, тугим узлом. Зачем она сюда приехала? Кто вообще сказал, что свежее воздух и сосны чинят человека?
На экране мелькнуло ещё что-то — фотография от Лены, с девочками в кафе. Наталью в чат не включили. Или исключили. Она посмеялась сквозь нос — так, хрипло. Потёрла висок.
Потом резким жестом встала, кружка ударилась о деревянную перильцу, кофе плещется через край. Ноги подкашиваются — не от усталости, от пустоты.
Она прошла к краю террасы и уставилась в безмолвную белёсую гущу между стволами. Деревья стояли как чужие. Как люди на вокзале, смотрящие мимо.
— Ну и как жить-то теперь? — вылетело вслух. Голос был чужим.
Ответа, разумеется, не было.
Она сжала пальцы в кулак так, что костяшки побелели, и резко бросила кружку в траву — та хрустнула, разлетелась, тихо.
Соринка в глазу — не соринка. Ветер соскользнул по щеке и унес с собой солоноватое. Наталья опёрлась о перила, вцепилась в дерево, будто берег его.
Ноги дрожали. Ей всё ещё казалось, что кто-то идёт и сейчас положит руку на плечо. Но никто не шёл.
Только чайка заорала из-за леса, как будто ругалась.
Вода хлюпнула о песок, и Наталья вздрогнула, будто не ожидала, что река продолжает течь.
Доски под скамейкой были шершавые и холодные, через тонкие брюки почувствовалась влага. Она подогнула ноги, кутаясь в куртку, прислушиваясь к прерывистому дыханию вечернего ветра.
Телефон в кармане завибрировал. Она не посмотрела. Только выдохнула, будто по губам ударило чем-то горьким. Где-то вдалеке затявкал заблудший пёс, и стало непривычно тихо.
— Надо же, — пробормотала. — Столько лет, и ничего нового. Ни о чём не жалеешь, Борис… Конечно.
Пластмассовая крышка термоса не открывалась. Пальцы дрожали, как после бессонной ночи. Крышка скользнула — вода брызнула на ногу. Мимо. Она выругалась вслух, глухо. С треском закрутила обратно. Выпить не хотелось.
На ладони осталась заусеница с термоса. Она уткнулась в неё взглядом, будто это рана посерьёзней. Задрав палец к губам, зачем-то прикусила. Над губой вздрогнул мускул.
— Ты больше ни при чём, — сказала в пустоту.
Слово осталось висеть, недосказанным. Она замолчала. Только дышала — нервно, хрипловато.
Раздался ещё один звонок.
— Ну что, — прохрипела, не глядя. — Прости ты меня, что я не снег, не тишина и не мебель с функцией “терпеть».
Лёгкий шелест поднялся в камышах, потом успокоился. Река будто ждала.
Она встала. Медленно. Склонилась и провела костяшками по мокрой доске под собой. Мёрзлой рукой достала телефон. Экран мигнул: “Ты там одна?” От него. Опять с цифрой «1» в углу. Один пропущенный.
Наталья стёрла сообщение. Зажгла экран снова — пусто.
Бросила взгляд на реку. Затем — шагнула через камыш и ушла вдоль берега, мимо убывающих отражений, будто старалась не смотреть назад.
