Наташа уже минут пятнадцать наблюдала за девушкой. Ну, как за девушкой, за молодой женщиной — серой и невзрачной.
«Ладно, надо идти», — подумала Наташа. «Ну где он их находит, а? Мельников, блин, ничему жизнь человека не учит. Ладно, пойду». Наташа вздохнула и пошла не спеша к женщине, стоящей одиноко под часами.
Она уже начала замерзать. Ботинки на картонной подошве совсем не грели, руки без перчаток замёрзли, покраснели и покрылись пупырышками. «Кажется, опять аллергия на холод», — подумала она.
Она приготовила ему подарок. Он обрадуется, она точно знает.
Ах, как же холодно.
Женщина. Странно так смотрит. Красивая молодая женщина, она любит красоту. Самой не досталось, но полюбоваться на других она может.
Зависти нет, и сожаления тоже нет, что сама не может похвалиться такими чертами лица, формами, густыми волосами, пушистыми длинными ресницами, красивым изгибом бровей, хорошей фигурой.
Очень красивая женщина.
Что? Эта богиня говорит что-то ей? Ей? Зосе?
— Вы мне?
— Вы Зоя?
— Да, да…
Смотрит оловянными глазами, теребит в красных руках кончики павлопосадского платка. «Боже, Мельников, какой же ты…»
Наташа смотрит в упор на серенькую женщину, сузив свои красивые, как она точно знает, глаза. «Ну куда ты лезешь, глупая? Ты себя в зеркало видела?» — так хочется сказать Наташе этой серенькой.
Она открывает рот, но оттуда раздаются совсем другие звуки и фразы:
— Вы же Зоя, да? Вы ждёте Мельн… Льва Борисовича?
— Ддда, я… А вы от Лёву… от Льва Борисовича?
— Идёмте, — Наташа вдруг почувствовала такую сильную усталость, что захотелось сесть прямо здесь, на эти серые, холодные, мокрые ступени, закрыть глаза и уснуть.
— Что случилось? Что-то со Львом? Скажите, что с Лёвой? — прижимая красные, птичьи лапки к груди, говорит эта странная женщина в коричневых туфлях, серых шерстяных колготках, сером плаще и каком-то платке.
«Боже, да где же ты их берёшь? Для тебя что, где-то склад таких?» — думает Наташа.
— Идёмте в машину, зябко. Что вы паникуете? Всё нормально, Лев Борисович не смог приехать, он попросил меня вас встретить и отвезти куда нужно.
— А куда нужно? — глупо спросила Зося.
— Я не знаю, — Наташа посмотрела на Зою, — домой или ещё куда-то.
— Домой?
— Да, да, домой.
— А Лёва? Лев Борисович, он…
— Лев Борисович очень занят, он не смог вас встретить, поэтому послал меня, — терпеливо объясняет Наташа.
Как же ей хочется привезти эту курицу к себе домой, показать пьяного Лёвушку, который лежит, скотина, закутанный в её, Наташин, махровый халат, на её шёлковых, с таким трудом через фарцовщиков приобретённых простынях.
Рассказать ей, как плакал у её, Наташиных, ног и просил помощи в очередной раз.
— Наталка, — плакал пьяный Лёвушка, — Наталыч, ты мой единственный друг, спаси меня. Там женщина… Зося… она славная, добрая, милая, Наталыч… но страшнаяяяяя. А я её пожалел, дааа… Я сделал её счастливой.
Но теперь мне надо исчезнуть, Натал, поезжай, скажи ей, скажи, что я уехал срочно в… космос. О, скажи, что я улетел на Луну… У меня миссия.
Мельников пьяно засмеялся.
— Я всемогущ, Наталыч, ха-ха-ха, я для них божество!
— Для кого для них, Лёва?
— Для них, баб…
Они все одинаковы — красивые и некрасивые, они все хотят, чтобы я женился на них. Квартира, дача, машина, командировки за бугор, ха-ха-ха, вот им всем, — Мельников свернул кукиш и показал куда-то в пространство. — Вот им всем, Наталка.
— Спаси меня, Наталыч, — захныкал, придуриваясь, Мельников. — Спаси меня от страшной бабы…
И Наташа спасала, врала, придумывала, представлялась его женой, сестрой, да кем только не представлялась. Выслушивала слова любви, успокаивала истерики, выносила потоки слёз, агрессии, признания в любви.
Наташа всё это выслушивала, успокаивала, принимала на себя агрессию брошенных, разочарованных женщин — с разбитыми сердцами и разбившимися надеждами.
Насколько Лев был прекрасен снаружи, настолько гнилой внутри. Только влюблённые женщины не замечали этого, они обвиняли всех вокруг, но только не его.
Каждый раз Лёвушка бежал к Наташе, просил спасти. И Наташа кидалась в бой, как на защиту любимого дитя. Бросала свои дела, кидалась на защиту, разруливала ситуацию.
Зачем, для чего?
А всё просто…
Наташа знала Лёвушку как облупленного, знала всё про него, все затаённые уголочки его души, знала, что в этом человеке нет ничего положительного, что он подлец до кончиков ногтей.
Знала, но ничего не могла сделать.
Наташа была до безумия влюблена в этого мужчину — до боли, до горячки, до трясучки, до потери сознания.
Она бы пошла за ним хоть в рай, хоть в ад — везде и всюду.
Знал ли он об этом? Да кто его знает? Иногда он любил пофилософствовать, говорил разные слова признательности и благодарности своей Наталке, как звал он Наташу.
— Наталыч, я тебя обожаю, как ты всё разрулила, а то она достала меня, представляешь, узнала мой рабочий телефон и названивала. А мне зачем это? Скандал, Наталыч, скандалище…
Наташа смотрела на него влюблёнными глазами, просто держала глубоко внутри эту свою любовь, отдавалась ей и горела.
У них никогда не было отношений, Наташа никогда не переходила черту. А он будто не замечал ни её красоты, ни её самоотверженности.
Будто специально выбирал каких-то… неустроенных, несуразных, некрасивых, забитых.
Будто в пику Наташе, будто издеваясь над ней, в то время когда она изнемогала от своей неприкаянной любви, он дарил всем подряд свою любовь — только не ей. Он не замечал её как женщину.
Она была Наталка, Наталыч — человек, который в трудную минуту подставит плечо, поможет, разрешит неразрешимое.
— Наталыч, — путаясь в её халате, Лёва просит в очередной раз о помощи. — Понимаешь, у меня такая партия нарисовалась на горизонте, мммм, Наташка. Это шоколад, это фонтан шоколада! Знаешь Бахреева, того самого, — он показывает пальцем куда-то в потолок, — вооот, у него дочка, перезрела… Короче, она на меня запала, я женюсь, Наталыч. Я решил — хватит порхать, мне тридцать, Наталыч.
Пора, пора обзавестись портфелем, кхе-кхе, и солидным брюшком. Как ты думаешь, мне пойдёт брюшко? Ха-ха-ха. Я тебя не оставлю, конечно.
Слушай, а я тут подумал… Может, нам напоследок, а?
Он поиграл бровями и, извиваясь как уж, пополз к Наташке.
— А чё, Наталыч, ты же красивая баба, эх… Я ведь не прощу себя, что столько лет рядом такая самка была, и я ни разу не… Иди сюда… Наташ… Потому что там тесть зверь, там потом ни-ни, всё, кончились мои гулянки, Наталыч, ну чего ты…
«Вот оно», — вспыхнуло в мозгу у Натальи. «Вот оно…» и тут же погасло, будто чёрная ночь опустилась на землю, погасив все краски.
Наташа брезгливо толкнула ногой пьяного, извивающегося Льва.
«Разве не об этом мечтала?» — подумалось, и тут же брезгливо передёрнула плечами. Нет, не о таком.
И вдруг поняла, что освободилась. Наташа чуть не вскрикнула, почувствовав лёгкость. Она смотрела на уснувшего с открытым ртом и вытекающей слюной Льва. То, что раньше вызывало умиление, теперь вызвало омерзение.
«Что он там бубнил? В семь часов у памятника, под часами? Фу ты, романтик сраный…»
Сейчас Наташа смотрит на бедную женщину, и ей впервые становится жаль её.
— Вам куда?
— А что с Лёвушкой? Он не заболел?
— Нет, не заболел.
Наташа смотрит в зеркало: «Ну надо же, нос красный, разбухший, глаза ввалившиеся, больная, что ли, какая-то…»
— Просто мы собирались пойти в музей, я… ждала…
— О господи, в музей… — Наташа остановилась. — Ты реально такая… дура?
— Что, простите?
И Наташу вдруг прорвало — она говорила, говорила, женщина плакала, а Наташа говорила.
— Он… он говорил, что я такая единственная…
— Он подлец.
— У него тонкая душевная организация…
— Серьёзно?
— Я вам не верю! Вы… вы…
— Ах так, ну что же, едем.
— Куда?
— Я покажу тебе человека с тонкой душевной организацией.
И привезла. И показала.
Лёва орал, дико вращал глазами, кричал Наташе, чтобы она убрала эту… эту уродину.
Женщина тихо плакала.
Наташа безразлично наблюдала.
А потом Зося сказала, что беременна.
— А я при чём? — цинично сказал Лёва. — Не, Наталыч, ну я, может, и бабник, но я всегда это…
— Мне не интересно, — сказала Наташа. — Всё, убирайтесь оба.
— Наталыч, ты чего? Я не пойду с ней никуда. Выгони её, — капризно сказал Лёва. — Выгони.
— Пошёл вон, я сказала.
Так Наташа освободилась от своей любви и сложила с себя обязанности няньки, пажа, воина, защитника.
Лёву она больше не видела.
Через месяц уехала далеко от того города, решив начать новую жизнь.
Прошло лет десять.
Наташу, Наталью Ивановну, закинула судьба в город, в котором она когда-то жила. Где планировала связать свою судьбу с человеком, которому была совсем не нужна. Много воды должно было утечь, чтобы глупая девчонка прозрела и поняла, что это не та любовь… не та, которая ей нужна.
Ох, и ломало её, ох, и корёжило… Пришлось уехать далеко-далеко, там Наташа нашла свою настоящую любовь.
А сейчас она сидела в некогда любимом кафе и пила обжигающий кофе.
— Лёва, Лёвушка, тебе пиццу или круассан? Петя, Петя, не балуй, сядь.
Наташа повернула голову.
Красивый, просто невероятно красивый мужчина, серенькая женщина с красным, разбухшим носом, оловянного цвета глазами и мальчик, очень похожий на мужчину.
Видно, пришли что-то праздновать. А какое сегодня число? Точно, десятое октября — день рождения Льва Борисовича, Лёвушки…
Наташа посмотрела в упор на того, кого боготворила, кого любила до безумия много времени.
Он узнал, она это поняла — что узнал. Вздрогнул и опустил глаза.
Она же, поймав его взгляд, приподняла чашечку с кофе, как бы желая здоровья, потом отпила ещё кофе и вышла на улицу, в холод и серость.
Он проводил её долгим взглядом.
Конечно, он узнал её.
Ещё бы — единственная, кого любил и продолжает любить.
Но он ей ничего бы не дал, нечего было дать.
У Лёвушки была только внешность, вот и делал всё, чтобы она не любила его.
А она… Она смотрела на него тем самым взглядом, за который можно отдать весь мир.
Но Лёвушка был старше, мудрее и опытнее. Он знал, что Наташа очень красивая девушка, и однажды любовь пройдёт, и она сделает ему больно.
Оттого мучил девчонку, не отпуская от себя, не в силах был этого сделать и не приближая.
Эта Зося… Боже, чего ему стоит не прибить её.
У неё оказался какой-то сильный покровитель — у Зоси. Друг её покойного отца или поклонник матери, такой же сушёной воблы.
Он пригрозил Лёвушке, что если он не женится на Зосе, то будут последствия.
А ему было плевать, без Наташки его жизнь потеряла цвет, краски, вкус.
Он тогда, в тот вечер решил сказать ей всё, как любит, как сходит с ума, и будь что будет…
Она рассудила по-другому…
Притащила Зойку…
Красивая, какая красивая. Он, Лёвушка, надеется, что у неё всё хорошо.
Наташа шла по улицам, смотрела в витрины и видела то время, когда они шли вдвоём по улице.
Молодые, красивые…
Люди оборачивались и смотрели на такую красивую пару. Душа Наташкина замирала, она представляла себе, что Лёва испытывает к ней то же, что и она к нему, и была счастлива в этих её фантазиях…
— Наталья Ивановна, что-то Сахара приболела.
— Да? А что такое?
— Не знаю, может, по вам скучала.
Наташа быстро переодевается, надевает рабочий халат и идёт проведать своих питомцев.
Вот клетка со львами.
— Сахара, девочка, что с тобой?
Львица медленно встаёт, потягивается, словно большая домашняя кошка, подходит к клетке и трётся о прутья, прикрывая глаза.
Наташа просовывает руку, чешет животное за ушком, львица довольно урчит.
— Ах ты моя детка, моя любимица.
— Наталья Ивановна, вам нельзя уезжать никуда, львы сразу начинают нервничать без вас, у них будто интерес к жизни теряется.
— Львы они такие, — говорит Наташа. — Их любить надо, только их…
Много лет Наташа, Наталья Ивановна, дарит свою любовь питомцам, выучилась на ветеринара, работает в этом питомнике. Здесь вся её жизнь, вся её любовь.
Родители уже давно махнули рукой, понимая, что внуков им от дочери не дождаться.
Звери давно заменили ей и семью, и любовь, и детей.
— Лёвушка, ты не заболел случаем, какой-то хмурый?
— Нет, — Лев смотрит в ночное окно, — нет.
Затем, повернувшись к жене, осматривает её, будто видит в первый раз.
— Зой, ты бы хоть покрасилась, что ли, причёску там, и платье… не знаю, новое надела бы. У нас что, денег нет?
— Да мне не надо ничего, Лёвушка. Я лучше вам с Петенькой…
— О господи…