Жена ушла от него на пятом месяце беременности. Конечно, мама говорила, что и ребенок это не его, по крайней мере, до тех пор, пока Танюша не появилась на свет – она была его уменьшенной копией, даже жалко девочку: оттопыренные уши, белесые ресницы, бесцветные глаза. Видеться с ней Олегу не запрещали, но встречаться с бывшей женой и ее новым мужем он не мог, да и зачем устраивать девочке путаницу в голове? Она с другим отцом растет, пусть так и будет.
Мама же внезапно сменила тактику – у нее было три сына, а так хотелось бантиков, платьев и голубоглазых кукол…
— Ты тряпка или мужик? – вещала она. – Забери Танечку к себе, да и все дела! Она гулящая, Любка твоя, я всегда это говорила! А Генка тоже хорош – сколько мы для него сделали, а он…
Генка был лучшим другом младшего брата Олега, и, вообще, он был практически своим, даже жил полгода у них, пока родители Генки в Израиль летали, маму его лечить. Маму не спасли, и Генка сложно это переживал, подался в буддизм, уехал на несколько лет в Индию, а потом внезапно вернулся: поджарый, загорелый, пропахший благовониями и свободой.
Люба ведь не хотела тогда идти на день рождения к деверю – ее мучил ужасный токсикоз, но Олег ее потащил, и сам за это поплатился.
Он сразу все понял, в тот самый момент, когда Люба сказала, что у нее спина болит на мягком диване сидеть и поменялась местами с младшим братом Олега, усевшись рядом с Геной. Он, конечно, мог бы вызвать его на дуэль, запереть жену в квартире или устроить шекспировские разборки, но когда через два месяца Люба сказал, что полюбила другого, он отпустил ее чуть ли не с благословением, хотя любил ее так, что в первую же ночь, когда она ушла, сбил костяшки пальцев о бетонную стену.
Генка в кусты не прятался – позвонил ему, предложил встретиться, поговорить. Раньше они с Генкой дружили, Олег всегда немного ему завидовал – Генка был храбрым, на гитаре умел играть, его все любили. При этом он никогда этим не пользовался, был честным и ради друзей был готов на все.
— Прости, брат, я не хотел. Правда, не хотел, я же сначала и не понял, что это твоя жена, я же пропустил свадьбу. Она сама села со мной, заговорила, и кольца у нее не было.
Кольцо Люба сняла, потому что пальцы у нее отекали, всю беременность она с отеками промучилась. Давление, так врачи говорили, хотя дело тут было не только в этом.
То, что Люба скрывала от Генки свое семейное и беременное положение Олег уже знал, Люба повинилась. Дескать, с первого взгляда все поняла, бес попутал и все такое. Поэтому морду бить он Генке не стал, но и прощать его не собирался.
— Я тебе не брат, – ответил он, развернулся и пошел прочь.
Конечно, за дочкой он присматривал – фотографии в соцсетях смотрел, иногда приходил к садику на время прогулки и любовался ею сквозь прутья ограды. Если внешностью она пошла в него, но характером в Любу – такая же боевая, всегда добивается того, чего хочет. Олега это умиляло.
Люба умерла во вторую волну. К тому времени она ходила с тугим животом, опять вся отекшая. Как выяснилось потом, почки совсем отказали, но почему-то вовремя все это не выявили, и когда она попала в инфекционку, было уже поздно. На прощание пошла даже мать – она хоть и ненавидела Любу, но все же смерти никому не желала, тем более матери внучки.
— Олег, ты должен ее забрать! – сказал мать ему сразу, как только узнала об этой трагедии.
А дело-то было в том, что Танечка была записана на него – этого они не посмели у него отнять. Он и алименты платил, все как надо. Мать ему про это и сказала: дочь твоя по закону, тут и думать нечего.
В опеке тоже так сказали. Это уже Генка подсуетился, побежал узнавать, как ему Танечку себе оставить.
— Что значит себе? – строго спросила женщина в квадратных очках и с малиновой шевелюрой. – У ребенка отец есть.
Олег знал, что это случится – Генка пришел к нему, на себя непохожий, еще более худой, чем обычно, небритый и с грязными патлами, он так и носил длинные волосы, хотя давно отошел от всей этой эзотерики и прочего.
— Водка есть? – спросил он.
Олег пропустил его внутрь. Водка у него имелась.
Выпили молча.
— Отдай мне Танечку, – тихо проговорил Генка. – Без нее я совсем сдохну. Я все понимаю, но она меня папкой считает, а у меня только она одна и осталась, ты же знаешь.
Олег знал. Отец Генки прожил без супруги три года, не смог без нее. Может, и Генка так? Он испугался своих мыслей, потряс головой.
— По закону нельзя, – объяснил он. – Ты же сам знаешь.
— Да кто это проверять будет, – отмахнулся Генка. – Мы в опеке скажем, что ребенок у тебя, и все дела.
— Ага, а то в садике не узнают, какой из отцов ее забирает?
— Да придумаем что-нибудь!
Понятно было, что договорится и придумать можно, не в этом соль разговора была. Олегу нужно было решить согласен ли он на это принципиально.
— Я подумаю, – произнес он. – Ничего не обещаю.
На него давили со всем сторон: мама звонила и требовала забрать ребенка, или она сама это сделает, из садика звонила растерянная заведующая, потому что ей, в свою очередь, названивали из опеки, братья поделились на два лагеря – старший был на маминой стороне, младший на Генкиной.
— Ты о ребенке подумай, – говорил младший. – Она и так матери лишилась, а теперь еще и отца потеряет?
В голове стучало, грохотало, дергалось. Олег до сих пор не верил, что Любы больше нет, потому что не видел ее мертвой – тело кремировали, была только прощальная церемония. Когда он думал об этом, сердце сжималось до размера монетки, а потом расширялось, и ему казалось, что сейчас оно взорвется как бомба. Пусть бы она жила с тысячами Генок, но лишь бы жила…
Решение он принял такое, какое бы приняла его Люба. Он ее хорошо знал, хотя и прожили они недолго. Как-то она рассказала, что отец ее ушел из семьи, когда ей было семь, и больше она его не видела. Мать ее вышла замуж повторно, отчим был неплохим человеком, но все равно – не отец.
— Мне кажется, что я поэтому всю жизнь скачу от одного мужчины к другому, – призналась она. – Словно ищу в каждом отца и не нахожу.
Он позвонил Генке, назначил встречу. А тот уже по голосу все понял.
— Можно я сам все ей объясню? – попросил он.
Олег был только рад этому. Генка всегда был храбрым, не то что он.
Когда Генка привез девочку с ворохом коробок и чемоданов с ее одеждой и игрушками, в сборе была вся семья – все собрались встречать девочку, хотя Олег и отговаривал их от этого.
Глаза у Танечки были заплаканные и испуганные.
— Привет, – пропела мама Олега. – Я твоя бабушка, можешь звать меня баба Лена.
Она взяла Таню за руку и повела показывать ее комнату. Девочка растерянно оглядывалась на Гену, а он виновато улыбался ей, кивал – все хорошо, иди. Смотреть на это было невыносимо.
— Гена, – громко проговорил Олег. – Ты тоже иди, посмотри комнату, как тебе.
Мама шикнула на сына – по ее мнению, Гене самое время было убираться из их жизни и из их квартиры. И Олег сам этого хотел, смотреть на него было неприятно, но… Но была Люба. И была Танечка. А чего приятно или неприятно ему и его маме – это не так важно.
Папой она стала его звать только тогда, когда через два года он привел в квартиру Олесю, познакомил ее с дочерью и спросил потом у дочери, не будет ли она против, если Олеся будет жить с ними.
— У вас свадьба будет? – спросила она.
— Будет, – ответил Олег.
— Я хочу розовое платье со стразами.
— Будет тебе платье.
— А папу Гену позовем?
— Позовем.
— Ну ладно, папа, – вздохнула она. – Пусть живет тогда.
Олег не мог понять, отчего он счастлив больше – оттого, что у него скоро свадьба с его прекрасной Олесей, или от этого простого слова, которое он так долго ждал…