Стол был накрыт на двоих. Я сама не понимала, зачем поставила вторую тарелку. Настя обещала приехать только к одиннадцати – у неё корпоратив, потом такси через весь город. А я всё равно достала бабушкин сервиз, разложила салфетки, зажгла свечи. И села ждать.
В квартире пахло мандаринами и хвоей. Маленькая ёлка в углу мигала гирляндой. Телевизор бормотал что-то про итоги года. Я смотрела на пустой стул напротив и думала о том, что три года – это много. И мало. Смотря как считать.
Три года назад мы развелись. Вернее, он ушёл. К Инне. Молодой, яркой, с длинными ногами и короткими мозгами – это я потом узнала, конечно. Тогда мне было не до анализа. Тогда я просто лежала на этом самом диване и смотрела в потолок. Двадцать один год вместе. И вот так.
Он женился. Через год после развода. Настя ходила на свадьбу, вернулась молчаливая. Я не спрашивала. Она не рассказывала. Мы обе делали вид, что всё нормально.
Телефон зазвонил в три часа дня. Я как раз резала огурцы для оливье.
– Мам, – голос у Насти был странный. – Ты сидишь?
– Стою. Готовлю. Что случилось?
– Инна ушла.
Нож выскользнул из пальцев. Я машинально вытерла руки о фартук.
– В смысле – ушла?
– Вчера. К дяде Жене.
Женя – лучший друг Славы. Был. Двадцать лет дружбы. Вместе на рыбалку, вместе на футбол, вместе пиво по пятницам. Я даже не удивилась. Почему-то совсем не удивилась.
– И что теперь? – спросила я, хотя уже знала ответ.
– Он один, мам. Совсем. Новый год, а он в этой съёмной квартире сидит. Один.
– Настя.
– Я понимаю. Но можно он к нам придёт? Пожалуйста.
Я молчала. За окном падал снег. Крупный, медленный. Как в детстве.
– Мам?
– Пусть приходит.
Я сама не узнала свой голос. Но слово уже вылетело. Не вернёшь.
***
Он появился в половине седьмого. Я как раз закончила с оливье и размышляла, хватит ли селёдки под шубой или надо было больше сделать. Три года не виделись. Ну, почти не виделись. Один раз случайно столкнулись в супермаркете – он был с Инной, я с полной тележкой и в старом пуховике. Разошлись быстро, почти не разговаривая. Только его взгляд – как будто хотел что-то сказать и не мог.
Звонок в дверь прозвучал резко. Я вздрогнула, хотя ждала.
Слава стоял на пороге. В одной руке – бутылка шампанского. В другой – старая салатница с синими цветами по краю.
Моя салатница. Мамина. Которую он забрал при разводе вместе с половиной книг и торшером из гостиной.
– Привет, – сказал он. И потёр переносицу. Эта привычка осталась с армии – когда нервничает, всегда так делает.
– Привет.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Он постарел. Проседь на висках стала заметнее. Морщины у глаз – глубже. Но глаза те же. Карие, тёплые. Я в них влюбилась двадцать пять лет назад. На заводской дискотеке, под «Ласковый май». Смешно вспоминать.
– Можно войти?
Я посторонилась. Он прошёл в прихожую, огляделся. Всё так же, как было. Те же обои, тот же ковёр, те же фотографии на стене. Настя маленькая, Настя с косичками, Настя-выпускница. Меня на фотографиях не было. Я их убрала.
– Ты это… – он протянул салатницу. – Вот. Вернуть хотел.
– Три года собирался?
Это вырвалось само. Я тут же пожалела, но слово – не воробей. Он не обиделся. Только криво улыбнулся.
– Оливье в ней вкуснее. Я проверял. Три года проверял. Не вкуснее.
Я взяла салатницу. Пальцы узнали знакомый холодок фарфора, гладкость синих цветов по краю. Мама всегда говорила, что в этой салатнице любой салат праздничный. Даже если обычная капуста с морковкой.
– Проходи на кухню. Чаю хочешь?
– Можно что покрепче?
Я усмехнулась.
– Сначала чай. Потом видно будет.
***
На кухне он сел на своё место. То есть на место, которое было его. У окна, спиной к холодильнику. Я поставила чайник.
– Настя звонила, – сказал он. – Предупредила, что ты согласилась.
– Дочь попросила. Новый год всё-таки.
– Только поэтому?
Я молчала. Чайник закипел. Я залила заварку, достала чашки. Те же чашки, что были при нём. Он их выбирал. В ИКЕА, когда ездили за мебелью для Настиной комнаты. Она тогда в седьмой класс пошла.
– Вера, – он говорил тихо. – Я виноват. Знаю. Три года это знаю.
– А два года назад не знал? Когда на свадьбу приглашение дочери отправлял?
Он опустил глаза.
– Глупость сделал. Думал, так правильно. Думал, новая жизнь, всё с чистого листа.
– И как – с чистого листа?
Он долго молчал. Потом поднял голову.
– Плохо. Листы были чистые, но писать на них нечего оказалось. Она… Инна… Я не знаю, зачем она вообще за меня вышла. Может, квартиру хотела. Или думала, что я богаче, чем есть. Не важно уже.
– Важно, – сказала я и сама удивилась своим словам. – Важно понимать, почему.
Он посмотрел на меня долго. Как тогда, на дискотеке. Только тогда в его глазах была надежда. А сейчас – усталость.
– Почему ты меня пустила, Вер?
– Не знаю.
Это была правда. Я на самом деле не знала. Три года злилась, три года плакала по ночам, три года убеждала себя, что всё к лучшему. А потом услышала Настин голос в телефоне – и сказала «пусть приходит». Как будто кто-то другой за меня решил.
– Настя говорит, ты замуж не вышла.
– А зачем? – я пожала плечами. – Мне под пятьдесят. Кому я нужна?
– Мне.
Я чуть не уронила чашку.
– Что?
– Нужна. Была нужна. Есть. Я идиот, Вера. Три года понадобилось, чтобы понять простую вещь: я ушёл не к лучшему. Я ушёл от лучшего. От тебя.
Я поставила чашку на стол. Руки слегка дрожали.
– Это сейчас ты так говоришь. Потому что она бросила. А через месяц найдёшь другую – и снова забудешь.
– Не найду.
– Откуда знаешь?
– Потому что три года пытался забыть – не вышло.
Мы молчали. Часы на стене тикали громко, как в пустой квартире. Снег за окном всё падал и падал.
– Уходи, Слава.
Он не двинулся.
– Вера…
– Уходи. Я не могу. Не готова. Три года – это… Я не знаю, может ли это вообще пройти. Доверие, оно… Его не склеишь, понимаешь?
Он встал. Я подумала – сейчас уйдёт. Натянет куртку, закроет дверь, и всё. И я снова буду сидеть одна за этим столом, смотреть на пустой стул и думать о том, как могло бы быть.
Но он не ушёл.
– Тогда я посижу в прихожей. Подожду Настю. Она просила нас вместе встретить. Не тебя и меня – нас всех троих. Как раньше.
– Раньше не вернёшь.
– Знаю. Но можно попробовать сделать по-новому.
Я смотрела на него. На проседь в волосах, на морщины, на знакомый силуэт в дверном проёме. Двадцать пять лет назад на той дискотеке я влюбилась в мальчишку с карими глазами. Сейчас передо мной стоял уставший мужчина с виноватым взглядом.
Но это был тот же человек.
– Ладно, – сказала я. – Сиди здесь. Нечего в прихожей мёрзнуть.
***
Настя приехала в одиннадцать. Влетела в квартиру вся в снегу, с шампанским и тортом.
– Такси еле нашла! Вся Москва празднует!
Она остановилась на пороге кухни. Посмотрела на нас – мы сидели за столом друг напротив друга. Между нами – салатница с синими цветами. Уже наполненная оливье.
– Мам? Пап?
– Привет, котёнок, – сказал Слава.
Я увидела, как у Насти задрожали губы. Она не плакала – она двадцать три года терпела, когда мы ссорились, мирились, снова ссорились. Она молчала, когда он ушёл. Она пришла на его свадьбу, хотя не хотела. Она звонила нам обоим по выходным, делила праздники, разрывалась между двумя домами.
Три года.
– Я так рада, – прошептала она.
– Погоди радоваться, – сказала я. – Мы просто сидим. Разговариваем. Больше ничего.
– Я знаю, мам. Но вы сидите. Вместе.
Она плюхнулась на стул между нами. Как раньше, когда была маленькой. Посмотрела на одного, на другого. Веснушки на носу – совсем как в детстве.
– Давайте есть. Я голодная как волк.
Слава засмеялся. Я – улыбнулась. Сама почувствовала, как ямочка на левой щеке появилась. Давно она не появлялась. Три года, наверное.
Мы ели оливье. Из той самой салатницы. Телевизор орал про пять минут до Нового года. Настя рассказывала про свой корпоратив, про начальника, который танцевал лезгинку, про коллегу, которая уснула в гардеробе. Мы смеялись.
Как раньше.
Без десяти двенадцать Слава откупорил шампанское. Разлил по бокалам. Куранты начали бить.
– Вера, – сказал он тихо, пока Настя отвлеклась на телефон. – Я не прошу простить сразу. Просто… дай шанс. Один.
Я молчала. Первый удар. Второй. Третий.
– Ты три года назад ушёл, – сказала я. – Без объяснений. Просто собрал вещи и ушёл.
– Я был дурак.
– Был?
– Есть. Но дураки тоже иногда умнеют.
Четвёртый. Пятый.
– А если опять?
– Не опять. Я знаю теперь. Знаю, что терять.
Шестой. Седьмой.
Настя смотрела на нас. В глазах – надежда. Впервые за три года мы сидели втроём за одним столом.
Восьмой. Девятый.
Я положила руку поверх его руки. Без слов.
Десятый. Одиннадцатый. Двенадцатый.
– С Новым годом, – прошептал он.
– С Новым годом.
Настя заплакала. И засмеялась одновременно.
За окном падал снег. В комнате пахло мандаринами и хвоей. Оливье в старой салатнице с синими цветами был вкуснее, чем когда-либо за последние три года.
Может, мама была права. Дело не в салатнице. Дело в том, с кем ты его ешь.
