— Надюша, ну нельзя же быть такой бессердечной! Он же сказал — нет у него здесь никого. Что прикажешь? На улице ночевать? Он же бывший муж, отец твоих детей.
Я смотрела на маму, она стояла в дверном проёме, а в глазах её светилась та самая, непостижимая для меня, наивная доброта. Я вот вообще не такая. Пришел Семён — мой бывший муж. Проведать детей. Проведал? До свидания! Нет, надо же было маме, конечно, спросить:
— Сёма, а тебе-то есть где переночевать в наших краях? У тебя же здесь нет никогошеньки?
Ох, любимая тёща, ё-моё! Ну не могла просто промолчать, не могла сдержать эту свою врожденную добросердечность. Я тогда в коридоре чуть не задохнулась от возмущения, но сдержалась, только глаза на неё вытаращила.
— Нет, мама. Нет никого, — ответил Семён. — Да я придумаю что-нибудь. Не велика беда!
И всё это произносит таким жалобным, таким страдальческим тоном, что у мамы, кажется, даже сердце ёкнуло. Ещё и мамой называет! Алё, гараж, мы уже год, как не вместе. Какая к черту мама? Он же прекрасно знает, что это мамина больная точка — что он теперь «бездомный», «несчастный», «никому не нужный».
Он уже уходить собирался. Стоял во дворе, накинув свою видавшую виды куртку, с детьми прощался, гладил Мишку по голове, Танюшку за щёчку щипал, обещал скоро вернуться. А тут мама заладила, как заведённая: «Давай оставим его на ночёвку! С детьми хоть побудет! Посмотри, как они к нему тянутся!»
Я была категорически против.
— Мам, нет! И точка! Андрюша узнает, нам обеим несдобровать! Ты же знаешь его характер.
— А чего такого? — мама нахмурилась. — Он к детям пришел. Он же от них не открещивается, помогает им. Вы же от помощи не отказываетесь? Андрей твой сам спрашивает, когда твой деньги пришлет? А сам-то, я смотрю, на детей особо не тратится.
Её слова, как острые иголки, впились в меня. Семён помогал, это правда.
— Мам, но это же другое! — я пыталась объяснить.
— Что другое? — она уперла руки в бока. — Пусть с детьми побудет. А Андрею не говори ничего. С утра пораньше проводим Семёна, до его прихода, а детям скажем, чтобы молчали. Они же у нас смышленые, всё поймут.
Я знала, что переспорить её невозможно. И понимала, что Андрею бы эта идея точно не понравилась бы. Совсем. Он вспыльчивый. Но с большой неохотой, скрепя сердце, я согласилась.
Семён, узнав, что он может остаться на ночь, очень обрадовался. Его лицо, до этого такое печальное, мгновенно преобразилось, на нём расцвела широкая, почти детская улыбка. Ещё бы: ужин с любимой тёщей, спать под одной крышей с детьми. Он и мечтать о таком не мог, после того, как мы с ним разошлись. Наверное, он снова чувствовал себя частью семьи, хоть на одну ночь.
С ним на самом деле, не очень хорошо получилось. Прожили мы с ним почти десять лет. Двоих детей завести успели — нашего Мишку, копия отца, и Танюшку, вся в меня, только глаза Семёновы, такие же грустные. А потом я поняла, что не люблю его. И не любила никогда, по-настоящему.
Познакомила меня с ним подруга моя — он ей троюродным братом приходится. Он старше меня на семь лет, тогда уже работал — трактористом на ферме, получал нормальные деньги для нашей деревни. Вот я и повелась на стабильность. А что, у нас на селе не так много работающих и непьющих в одном лице. Он был надёжным, спокойным, никогда не повышал голоса. Но и не смеялся от души, не удивлял меня, не увлекал. Так и жили, по привычке, тихо и ровно.
Потом родился Мишка у нас, потом Танюшка. И я думала, что так и пройдёт вся моя жизнь. До старости. А потом я встретила Андрюшку. Он приехал к нам на ферму работать. Весь такой юморной, глаза горят, смеётся громко и заразительно. С ним никогда не было скучно — полная противоположность вечно хмурому и неразговорчивому Семёну. С ним я вдруг почувствовала себя живой, по-настоящему живой. И вот я влюбилась. Впервые в жизни, с головокружением и бабочками в животе.
Но Семёна я уважала. Уважала за его честность, за его трудолюбие, за то, что он никогда не изменял своим принципам. Поэтому, когда я поняла, что по-настоящему влюбилась в Андрея, я не стала тянуть и сразу сказала Семёну правду. Вечером, когда дети уже спали, я подошла к нему, и выдала всё, как есть — и про то, что люблю я Андрюху, и про то, что между нами уже было, и не раз. Семён, конечно, расстроился. Его лицо побледнело, а глаза стали совсем пустыми. Он ничего не сказал.
Наутро он собрал свои вещи. Да что там вещи? У него своего-то почти ничего не было, кроме потрёпанного чемодана с рабочей одеждой да пары старых книг. Он всегда всё в наш с мамой дом покупал, всё для детей. Никогда деньги на себя не тратил. Всё в дом, всё в семью. Наверное, поэтому мама его так и ценила. Он был идеальным зятем в её понимании — работящий, непьющий, экономный. А я вот не смогла этого оценить. Мне хотелось другого.
Потом слышала я, что уехал он в соседнюю область, подальше от нашего села. Там к какому-то фермеру устроился работать, жил там же на ферме, в маленькой комнатке. А деньги все, что зарабатывал, исправно отправлял детям. Приезжал редко. Дорога неблизкая, да и работа тяжёлая. Но когда приезжал, всегда привозил всем подарки: Мишке — машинки и конструкторы, мне — какой-нибудь платок или крем для рук, маме — конфеты или чай. И денег не жалел, откладывал каждую копейку для них. Особенно для Танюшки — в ней он вообще души не чаял, она была его любимицей. Забирал её в соседнюю деревню, водил в парк, покупал сладости. Я видела, как она к нему тянулась, как её глаза сияли, когда папа появлялся на пороге. И мне было от этого одновременно и тепло, и стыдно.
И каждый раз, когда Семён уезжал, мама одно и то же мне говорила, словно старую пластинку заводила:
— Вот, Надюша, страдает мужик без тебя. Чахнет. Посмотри на него — совсем исхудал, глаза грустные. Выгнала его из семьи, бессовестная! Разве ж так можно? Он же тебе всё отдавал, всю свою жизнь.
Она любила его. Любила какой-то своей, особенной, материнской любовью. «Зятёк мой любимый, — говорила она всем соседкам, а потом добавляла, понизив голос, — не то что этот, новый, ни кожи, ни рожи, и толку с него мало». Андрюшку она так и называла — «этот». Так она его и не приняла, сколько бы Андрей ни старался. Для неё Семён был идеалом, а Андрей — лишь помехой, забравшей у неё любимого зятя.
И вот вчера, в сумерках, когда я уже мысленно попрощалась с Семёном и собиралась закрывать ворота, тёща любимого зятя оставила ночевать. А я как поспорю — дом-то её! Семён, конечно, счастлив, светится, как медный таз. А я хожу по дому и думаю только об одном: как бы Андрей не узнал. И будто накаркала.
Стук. Резкий, неожиданный, раздался в дверь среди ночи. Не стук — а настоящий удар, от которого я подпрыгнула на кровати. Дети мирно сопели в соседней комнате, Семён спал там же, на раскладушке. Мама тоже спала крепко, её не разбудить пушечным выстрелом. Сердце у меня упало в пятки. Кто это может быть в такой час? Не дай бог, Андрей!
Я на цыпочках прокралась к двери, осторожно выглянула в глазок. И точно. За дверью стоял Андрюша. Пошатывался из стороны в сторону, словно маятник. Перегаром от него несло так, что я почувствовала запах, даже не открывая дверь. На лбу виднелся небольшой порез, а рубашка была помята.
— Ты чего это? — прошептала я, открывая дверь и впуская его в веранду, стараясь говорить как можно тише, чтобы никого не разбудить. — На работе же был, до утра смена?
Андрей молча вошел, с трудом удерживая равновесие, и тяжело опустился на стул у вешалки. От него пахло палёным самогоном и табаком. Взгляд его был мутным и каким-то напряжённым.
— Мы с бригадиром поцапались, — пробурчал он, потирая висок. — Давно он меня бесит. Решили с пацанами посидеть, Петькиного наследника обмыть, а тут этот Борисыч пришел, устроил нам разгон. Уволю, говорит, за то, что на работе пьёте. Ну так мы его, того… Рыло начистили.
У меня от его слов сердце в пятки ушло. Борисыч — это начальник, он спуску никому не дает.
— Андрюш, с ума сошёл? — я подскочила к нему, схватила за руки. — Уволит же! Точно уволит! Тебе же это место так дорого!
— А пусть что хочет делает, — махнул он рукой. — Мне всё равно. Завтра же напишу заявление и уйду.
В этот момент взгляд Андрея упал на ботинки Семёна. Аккуратно, словно по линеечке, они стояли у порога, рядом с нашими тапочками. Глаза Андрея, до этого мутные, вдруг прояснились, налились злобой.
— Так, а я не понял! — Андрей весь надулся, ощетинился, как ёжик. — А это кто у нас посторонний? Что за гости среди ночи?
Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Всё. Приплыли.
— Я тебе сейчас всё объясню… — промямлила я, пытаясь подобрать слова.
— Потрудись! — отрезал Андрей, поднимаясь со стула.
— Семён приехал, детей проведать…
— И ты его в нашу спальню?
— Да в какую спальню, Андрюша?! Он у детей спит, на раскладушке! Мама ему постелила!
— Ага, покувыркались, значит, и он к детям спать пошел, как ни в чём не бывало! — Андрей был серым от злости. Его кулаки сжались.
— С ума сошёл? Мама же дома.
— А то я не знаю, как она его любит, — едко процедил Андрей, и в его голосе слышалась давняя обида. — Спит и видит, как он домой вернется, вместо меня. Она же готова его целовать в одно место!
— Андрюш, ну что ты такое говоришь! Успокойся, пожалуйста. Ты у меня самый лучший, самый любимый! У него просто никого нет, ты же знаешь, поэтому я разрешила ему побыть с детьми. Ну хоть на одну ночь.
— Не в нашем доме! — отрезал он, отталкивая меня. — Никому я не позволю здесь оставаться, особенно ему! Не в нашем доме!
— Вообще-то, дом мой и мамин. — сказала я и тут же пожалела об этом.
Андрей замер.
— Ах вот, как ты заговорила! — прошипел он сквозь зубы. — Ну тогда я пошёл. К чертям собачьим! Но прежде наваляю твоему бывшему!
Андрей скинул обувь и вошел в дом. Его глаза горели безумным огнём. Семён, видимо, почувствовав неладное, уже выходил из комнаты, где спали дети. Увидев Андрея, он попятился. Здоровенный кулак моего нынешнего мужа пролетел буквально в миллиметрах от его скулы.
— Я тебя прибью, гад! — прорычал Андрей, бросаясь на Семёна.
Убегая от обезумевшего Андрея, Семён шмыгнул на кухню. Андрей бросился за ним. Я стояла, как вкопанная, не в силах пошевелиться. Они бегали вокруг большого кухонного стола. Андрей, в своих неуклюжих попытках дотянуться до Семёна, не глядя, смахнул на пол стоявшую на столе посуду.
На шум, конечно же, пришла мама. Когда она увидела эту картину — разгром на кухне и двух мужиков, носящихся вокруг стола, — её глаза округлились от ужаса.
— Андрей, ты в своём уме?! — закричала она.
— Это вы… в своём уме?! — Андрей, тяжело дыша, остановился на мгновение. — Впустили в дом мужика постороннего!
— Он не посторонний! Он отец моих внуков! И они очень рады, что он пришел!
— А мне, я вижу, вы не рады!
— Я сейчас участковому позвоню! — пригрозила мама.
На Андрея это подействовало, как заклинание. Участковый наш, Пётр Иванович, был двухметровым мужчиной с рукой размером с лопату. Он держал в страхе всех местных хулиганов и дебоширов. Андрей знал, что тот приедет, и не будет разбираться, кто прав, кто виноват. Просто выведет во двор и надаёт таких лещей, что потом неделю на работе в солнечных очках ходить придётся.
— Да пошли вы… Знаете куда? — не выдержал Андрей.
— А я никуда не пойду! — ответила мама. — Я в своём доме!
— Тогда уйду я! — Андрей развернулся, собираясь уходить.
Я наконец-то очнулась от оцепенения и бросилась за ним.
— Андрюша, успокойся! — я хватала его за руку, пыталась остановить. — Не глупи! Ну, пожалуйста! Утром он уйдёт и больше ноги его не будет в нашем доме.
— В «вашем»! — едко поправил он меня, швыряя в сумку свои немногочисленные вещи.
Я понимала, что сейчас его не остановить. Но я не могла отпустить его одного. Я быстро собрала свои вещи, запихнув в сумку самое необходимое. Через пятнадцать минут мы уже уходили из дома. Вдвоём. Дети остались с мамой. В тот момент мне было всё равно.
Переночевав у сестры Андрея, уже на следующий день мы сняли в аренду дом на отшибе. Условия там были, прямо скажем, так себе: стены покосились, штукатурка сыпалась, а туалет был на улице. Но нам надо было начинать свою взрослую жизнь. Вдвоём.
Дети так и остались жить с мамой. А потом мы узнали, что Семён тоже никуда не уехал. Он так и остался в нашем селе. Более того, он устроился на работу, а поселился… поселился у своей «любимой» тёщи. В нашем с мамой доме.
Была ли я расстроена? Я была в бешенстве! Променять родную дочь на зятя, тем более, бывшего — это было за пределами моего понимания. Я приходила, хотела забрать детей, но мама не пускала меня на порог. А потом, когда я всё же прорвалась к ним, они сами не захотели идти со мной. Предатели! Мои родные дети!
Вся деревня потом шушукалась про нашу «забавную» историю. Про то, как я сбежала из дома с Андреем, оставив детей. Для меня же история вовсе не была такой «забавной». Я знала, что в деревне всякое бывает, но никогда не думала, что это «всякое» коснётся и меня. Вот такие пироги!
